– Ты хорошо знаешь московское метро?

– У меня есть высшее образование. Разберусь как-нибудь, – фыркаю.

– Ты не изменилась, – улыбается.

А мне горько. Так, значит? Весело тебе, Ежов? А я рыдала неделями напролет, еле в руки себя взяла. Только ради Настеньки.

Узнав о беременности, я была разбита. Мне девятнадцать, я в чужой стране. Паника захлестнула. Но моя подруга и соседка по общежитию Чжоу Хи помогла мне.

Сначала сопли вытирала, а потом заставила пойти к декану. Как ни странно, к моей беременности отнеслись спокойно. Мне даже предложили особую программу.

В итоге, родив малышку, мне пришлось оставить ее на два года маме и папе. Я думала, что умру без неё…

– Зато ты стал другим, – холодно замечаю, – что с нашей беседой касательно работы? Мне бы хотелось поскорее это решить. Еще садик искать… если откажешь, я…

– Не откажу. Если Крупицына сказала, значит, ты подходишь. Я ей доверяю.

– Надеюсь, это не из-за нашей… – гляжу на дочурку, – связи в прошлом?

– Нет. Если ты говоришь, что знаешь меня, – усмехается, – то должна знать, что я никогда так не поступил бы. Для меня важнее всего моя компания. Брать некомпетентного сотрудника я точно не буду.

Вот, значит, как? Компания важнее всего?

Ну, это логично. Его любимая вышла за другого, вот он и решил заняться работой.

Только вот откуда этот пристальный, заинтересованный взгляд?

Возможно, Ежов просто хочет искупить вину за то, что уехал тогда, ничего не сказал. Но, честно говоря, я даже благодарна. Это меня закалило.

Малышка только моя и ничья больше! Я ради неё на всё готова.

– Спасибо, – коротко отвечаю, – вон наш подъезд.

Мужчина паркуется у самой двери. Глушит мотор.

– Маш.

– Что? – аккуратно отстегиваю ремень, придерживаю Настю.

Кстати!

Она прям тихо сидела, впервые за долгое время. Это ледяная аура Ежова на неё так влияет?

– Может, встретимся завтра после рабочего дня и обсудим…

– Что обсудим? – вешаю сумку на плечо, планирую выбираться из машины.

– То, что было четыре года назад.

– А фто было? – лепечет Настюшка, затем смачно зевает.

– Ничего не было, – отрезаю, – спасибо, что подвезли. До завтра, Захар Романович.

Мы вылезаем из машины. Я чувствую себя очень странно. Мне не нравится находиться рядом с Ежовым. Точнее наоборот, нравится. В сердце вновь начинают поднимать голову былые чувства, а мне это вообще не нужно.

– Я хасю остаться! – канючит моя дочка.

– Малышка, у дяди Захара еще куча дел, – уговариваю ее.

– Может, помочь что нужно? – Ежов вылезает из машины.

Настенька начинает плакать. А я чувствую, что силы мои на сегодня закончились. Еле на ногах стою.

– Не нужно, Захар Романович, – беру себя в руки, – спасибо.

Сжимаю ладошку своей малышки, и мы проходим мимо мужчины. А он, как назло, не садится за руль и не уезжает.

Что тебе нужно?

Снова хочешь выпотрошить мою душу? Знаем, плавали.

– Я хасю к дяде Захалу! – топает ножкой Настя.

– Настя, он не твой отец, – нещадно вру ребенку, – а мой начальник. Не позорь меня, пожалуйста.

– Я не позолю… – она шмыгает носиком.

Подходим к лифту, присаживаюсь напротив моего ангелочка. Вытираю слезы с ее щечек.

– Слушай. Давай так. На сегодня я свободна. Мы с тобой сейчас положим вещи и пойдем гулять. Купим мороженое и будем веселиться.

– Обесяеф? – смотрит с надеждой.

– Честное слово! – протягиваю ей мизинчик, малышка в ответ цепляет свой, – договорились.

Я понимаю, какой стресс испытывает Настя. Мы сорвались с места, уехали в другой город. Ей страшно и некомфортно. У нас тут никого нет… хотя у нас в принципе никого не осталось, кроме брата уголовника.