– Во, капитан, какое роскошное место ты нашел! Всем местам место!

Одолевая боль в груди, стараясь не дышать, Шмелев ответил, нехорошо дивясь незнакомости своего голоса:

– Это не я нашел, это катер нашел. Сам.

– Как сам? Ты же вел катер к этому месту.

– Я только за рогульки штурвала держался.

– И все?

– Все. Больше ничего.

Однофамилец классика вновь восторженно потряс головой:

– От имени команды рыбаков передай катеру наш большой тархун!

– Чего, чего? – не понял капитан.

– Ну, нашу общую благодарность! – Пушкин нежно погладил рукою стальной леер и, нетвердо пошатываясь в такт мелким, набегавшим на «Волчанец» и ныряющим под корпус волнам, двинулся к своей удочке, воткнутой в резиновое гнездо. – Тархун самый большой! – прокричал он, берясь за древко удилища, как за боевое знамя, коротко, но очень лихо размахнулся и посверкивающая всеми цветами радуги «елочная игрушка» понеслась в морское пространство, спугнув по дороге двух серых чаек, высматривавших что-то в воде.

Чайки с резкими, похожими на лягушечьи, вскриками поспешно освободили дорогу, одна нырнула влево, другая вправо – полет цветастой игрушки им показался опасным.

Блесна шлепнулась в воду с громким чмокающим звуком, следом раздался еще один звук, словно бы в воде что-то лопнуло. Пушкин торопливо подсек и через пару секунд выволок из воды крупного кальмара, шустро заработал трещоткой-катушкой, подтягивая добычу к борту «Волчанца», кальмар тоже не дремал, собрал все, что у него было, в кучку и сделал длинный сильный плевок, целя однофамильцу великого поэта в лицо…

Был кальмар настоящим снайпером, попал Пушкину точно в физиономию, на пушистых бакенбардах повисли какие-то неопрятные сопли, более того, часть заряда угодила в его нарядную светлую куртку, цветом и золочеными пуговицами похожую на адмиральский мундир…

Увидев это, рыбак взвыл не своим голосом, вой его был похож на звук дисковой пилы, угодившей зубьями на железный сучок, но Шмелев этого не слышал, согнулся сильно, почти пополам, ощутил, как леер, перешибая боль, врезался ему в живот.

Затих на несколько мгновений. Со стороны казалось, что он пристально рассматривает ровный, недавно покрашенный борт «Волчанца». То, что происходило с ним, было ненормально. «Надо ко врачу, ко врачу, ко врачу», – глухим, каким-то деревянным молотком билась у него в голове мысль… Ходить к врачам Шмелев не любил, о всех неполадках в своем организме он узнавал во время прохождения очередной медицинской комиссии, неполадки эти были несущественными и его допускали до штурвала. Но потом опустился возрастной потолок и он уперся в него макушкой…

А сейчас уже, видать, он уперся в потолок не только возрастной, – в другой, более серьезный.

У самого борта резвились рыбы-иглы, появилась целая стая – плотные, мясистые, гибкие, припыли на яркий свет, настроение у них было веселое.

Местные рыбаки называют эту рыбу сарганом, она довольно вкусная, когда горячую снимаешь со сковородки, бескостная, с розовым мясом. Хребет, костяшки ребер – странного зеленого цвета, могут отпугнуть иного гурмана, вызвать изжогу, но только не у того, кто занимается рыбалкой. Впрочем, сам Шмелев до саргана не опускался, хотя и пробовал, – смущали зеленые позвонки. Было в них что-то ядовитое, угрожающе-вредное для человеческого организма, что потом и выздороветь не позволит.

Перед рассветом воздух сгустился, ночь была хоть и теплая, но от воды, тяжелыми гривами начавшей перемещаться то в одну сторону, то в другую, с громкими ударами всаживающейся в литой борт «Волчанца», потянуло ледяным холодом, и рыбаки, все до единого, исключений не было, поспешили утеплиться. На плечи натянули все, что у них имелось – свитера, куртки, жилеты, один деятель даже накинул на спину рюкзак с надписью «Москва» и на пупке застегнул лямки, второй утеплился штанами для подводного плавания…