– Отчего же? Верно мыслишь, – кивнул царь.

– Получается, что если крестьяне те размножатся, то и в казну монеты поступит больше. Разве нет? Ведь те же земли твои южные, почитай, в запустении, как и восточные. Не всюду пашню пахать можно. Рабочих рук нет.

– Все равно тебя не понимаю. При чем тут налоги?

– Если крестьянину нечего есть, то как же ему плодиться да размножаться? Да и ладно это – как ему трудиться добрым образом? Не говоря уже о новых приемах. А ежели посмотреть на то, как подати, налоги, акцизы и прочее распределены, то странно удивляться – отчего крестьяне не только не плодятся добро, но и вообще бегут. Кто на Дон, Днепр или Урал, кто еще дальше. Особенно крепостные.

– Ах вот ты о чем… – вяло и недовольно произнес Петр. – А с кого тогда подати брать прикажешь?

– С них и брать. Но иначе. Как там в присказке? Бери ношу по себе, чтоб не падать при ходьбе? Как же им идти, если ноша не по ним? Я мыслю – надобно то великое множество налогов, что сейчас есть, упразднить. Ввести несколько простых и понятных. Таких, чтобы путать и хитрить несподручно оказалось. Ну и вешать время от времени воров. Прямо по распорядку, обставляя сие как державные праздники. Поставил кого налоги да подати собирать с земель, допустим, Тверских. Годиков пять послужил. Вызвал. И повесил. Даже расследование проводить не стоит – пустые расходы. Точно себе на смертную казнь наворовал.

– Экий ты лихой! – нервно воскликнул Меншиков.

– Что? Робеешь, Алексашка? – хохотнул Петр. Ему явно такой подход пришелся по душе.

– Да никто на такую службу не пойдет! А если пойдет – лет двадцать, и все кончатся. Даже детей не сыщешь.

– И то верно. Видишь, Алешка. Не пойдет так делать. Людишки служивые кончатся быстро.

– Тут помозговать можно только о наказании. В остальном-то – дельная вещь. Мыслю – если порядок и ясность в налогах навести, то, уменьшив их вроде как, можно будет собирать их больше. Заодно разгрузив крестьян. Те вздохнут. И начнут плодиться да размножаться державе на прибыток.

– Большое дело… путаное…

– Хотя бы крепостных возьми. Все, что надобно, платят тебе в казну. А потом еще и на поместного трудятся. Сами же перебиваются с голода на проголодь. Как тут множиться-то? Тем более что пользы с тех поместных…

– Службу многие из них не только в сотнях служат.

– Так отчего же за службу вне сотен и платят монетой али даванием чего вроде сукна и поместным держаниям, и по должности? Прям такие молодцы, что им почитай двойное жалование надобно?

Царь хмуро посмотрел на сына, и тот поспешно добавил:

– Надобно, батя, чтобы с твоей руки брали кормление. А то ведь вон – в бунте участвовали прошлогоднем. И если бы пошло-поехало, неизвестно, сколько бы их присоединилось. Может, как в Смуту сталось бы. Да. Пока тихо. А ежели завтра снова что удумают? Если же бы просто плату получали, словно солдаты или начальные люди солдатских полков, иначе рассуждали бы.

Не остановились на том.

Царь самоустранился. Царевич же столкнулся с иными царедворцами. Дебатируя уже с ними. Указывая на вредность затеи крепости крестьянской. Без особого, впрочем, успеха.

– Я не призываю немедленно освободить крестьян, живущих в крепости, – устав биться головой в стену, произнес Алексей.

– А что ты призываешь сделать?

– Прежде всего говорю о том, что эти крестьяне толком не множатся и богатства державе не прибавляют. Само же их держание странно. Посему было бы разумно их по мере возможностей выводить из этого состояния. Постепенно. И не раздавать земли и души направо-налево. От того казне один убыток. А там, где сие невозможно, строго очерчивать права и обязанности. Дабы дать им продыху, чтобы приумножаться стали. Поставить, например, в неделю два дня барщины. А ежели оброк, то ставить его не самостийно, а по государевым таблицам, исходя из стоимости труда сего крестьянина. В этой местности так, в иной – вот так. Дабы с них лишнего не брали и не загоняли в отчаянное положение. И выкуп положить твердый. Допустим, в виде оброка за пять лет.