– Даня только минут двадцать назад их уложил и убежал на совещание по конференц-связи. Так что проходи на кухню, напою тебя чаем. Или суп хочешь? С фрикадельками есть, твой сын тарелку вылизывал и требовал добавки, – тихо смеется подруга, махая рукой в сторону просторной кухни-гостинной.

Мнусь в нерешительности на пороге, а потом все же решаю остаться и дать сыну выспаться. У Павлика проблемы со сном из-за аллергии и дерматита, поэтому я не особо надеюсь на то, что он будет спать три часа подряд. Обычно наш дневной сон занимает всего полтора часа. И я часто вырубаюсь рядом.

– Ладно. Буду чай, суп не хочу, – улыбаюсь, опуская сумку на комод заставленный флакончиками с духами.

– А зря!

Я захожу в ванну и тщательно мою руки, разглядывая свое отражение в зеркале. Выгляжу устало и напряженно. Глаза мечутся, и в них плещется беспокойство. Закусив губу, вытираю пальцами осыпавшуюся тушь и распускаю волосы.

Я в безопасности. Смолов скоро уберется из города, и ему не будет до нас дела. Никогда не было. То что он больше не женат, ничего не меняет. Совсем ничего.

Тяжело вздохнув, выхожу из ванной и заглядываю в комнату к мальчикам. Ребята спят на большой двухспальной кровати родителей Давида, обложенные подушка со всех сторон. На полу тоже несколько подушек от дивана лежат. Павлик обнимает во сне огромную синюю акулу и, выпятив пухлые губки, причмокивает ими, словно сосет грудь. Умиляюсь. Ему уже два года и грудное вскармливание мы закончили довольно давно, но эта привычка чмокать у сыночка до сих пор осталась. И когда я смотрю на него сонного, такого маленького и беззащитного в душе все переворачивается.

Ведь у него никого кроме меня нет в этом мире. Никому мой малыш не интересен. Никто кроме меня не знает как он заливисто смеется, когда я купаю его в ванной, а он играет с крабом пускающим мыльные пузыри. Или как он поскуливает и хнычет во сне, когда у него поднимается температура. Или то, что из всей команды “Щенячьего патруля” он больше всего обожает далматинца и внимательно слушает сказку про Мишку-пожарного, разодрав эту книжку в клочья, а я зная как он ее любит, раз за разом заклеиваю ее скотчем.

– Жень, ты чего плачешь? – спрашивает озабоченно Катя, когда я появляюсь на кухне и стараюсь незаметно стереть слезы. – На работе проблемы? Или ты забеременела и не хвастаешься?

Плоская шутка. Дурацкая. Катя сама это понимает и прикусывает губу.

– Перестань, от кого я могу забеременеть? От святого духа? – отмахиваюсь. – Я просто… На сына посмотрела и расстрогалась. Так быстро они у нас выросли.

Катя продолжает на меня внимательно поглядывать, словно не поверила моим словам. Наливает нам в красивые белые кружки ароматный чай с мятой, расставляет на столе нарезки из сыра и салями, корзинку с хлебом и вазочку со сладостями.

– Угощайся. И суп есть, если захочешь.

А мне кусок в горло не лезет, хотя выглядит все аппетитно и очень вкусно. Делаю себе бутерброд, откладываю его на тарелку, и неожиданно для самой себя произношу:

– Я отца Павлика сегодня встретила…

Никогда и никому не рассказывала правдивую историю своей беременности. Родители думают, что по глупости залетела, Катя вообще никогда вопросов не задавала, а больше у меня никого и нет.

– И? Он хочет общаться с ним? Не прошло и двух лет, тоже мне папаша. Пропустил самые сложные годы, которые ты одна тянула, – взвивается Катюша.

Слабо улыбаюсь.

– Да ничего он не решил. Разговора толком и не было. Я трусливо сбежала, потому что не знаю о чем нам с ним разговаривать. Он Павлика никогда не хотел. Скинул деньги на аборт и вычеркнул нас из своей жизни. Он женат был и карьеру, строил. А мы мешали, видимо. Блин, Кать… Я ведь не знала, что у него жена была! Влюбилась в женатого мужика, спала с ним, еду ему готовила, – на глазах снова слезы вступают, надо замолчать и остановиться, но меня прорывает на откровения. – Папа тоже маме как-то изменил по молодости. Я тогда у них одна была, это потом они брата решили родить, видимо чтобы спасти брак. Так ведь раньше было принято в советских семьях. Так вот любовница эта, еще года два в нашу жизнь лезла, маме нервы делала. Не знаю, как мама отца простила. У меня до сих пор какая-то подсознательная обида на него за ту ситуацию, а получается я ничем не лучше чем та женщина, понимаешь? В семью влезла. Разрушила.