Но когда молодой Фаррух Дарувалла осенью 1955 года вернулся в Индию, этот эпизод был такой же частью истории, как и его, Фарруха, прошлое; домой он приехал отнюдь не самоуверенным молодым человеком. Притом что восемь лет, прожитых за пределами Индии, прерывались коротким визитом на родину летом 1949 года, в середине бакалавриата, этот визит едва ли подготовил Фарруха к той сумятице, с которой он столкнется шестью годами позднее, когда, вернувшись «домой», навсегда почувствует себя в Индии чужаком.
Он привык чувствовать себя чужаком; Вена подготовила его к этому. А несколько его приятных визитов в Лондон, чтобы повидать сестру, были омрачены одной его поездкой, когда он оказался в Лондоне вместе с отцом – того пригласили выступить в Королевском колледже хирургов: это считалось большой честью. Для индийцев и других представителей бывших британских колоний было навязчивой идеей стать членами Королевского колледжа хирургов; старый Лоуджи был чрезвычайно горд своим членством, то есть «Ч», как это называли. «Ч» для молодого доктора Даруваллы, который тоже станет Ч. К. К. Х., только Канады, будет значить гораздо меньше. Но когда Фаррух оказался на лекции своего отца в Лондоне, старый Лоуджи решил отдать должное американскому основателю британской ортопедической ассоциации – знаменитому доктору Роберту Бэйли Осгуду, одному из немногих американцев, покорившему британское высшее образование, – и вот во время выступления Лоуджи (который собирался затронуть проблемы детского паралича в Индии) молодой Фаррух случайно услышал уничижительную реплику в адрес докладчика. Она и отвратит его от планов когда-либо поселиться в Лондоне.
– Какие же они все-таки обезьяны, – сказал цветущий британский ортопед своему коллеге-британцу. – Самые наглые подражатели. Пять минут понаблюдали – и уже думают, что могут сделать это.
Молодой Фаррух как парализованный сидел в помещении, полном мужчин, увлеченных заболеваниями костей и суставов; он не мог ни двигаться, ни говорить. Тут речь шла не о том, что проститутку просто-напросто перепутали с жирафой. Сам он только начал заниматься медициной и не был уверен, что понял, какой смысл кроется за словом «это». Фаррух был настолько не уверен в себе, что сначала предположил, что «это» – нечто сугубо медицинское, какое-то реальное знание, – но еще до того, как кончилось выступление его отца, Фаррух все понял. «Это» означало всего лишь английскость, то есть принадлежность к ним самим. Даже на встречах тех, кого его отец хвастливо назвал «коллегами по профессии», их интересовало только «это» – всего лишь то из их английскости, что все прочие удачно или неудачно копировали. А что касается оставшейся части выступления старого Лоуджи по поводу детского паралича, то молодой Фаррух сгорал от стыда, видя своего амбициозного отца глазами британца: как самодовольную обезьяну, преуспевшую в подражании им. Впервые тогда Фаррух осознал, что можно любить английскость и все же ненавидеть англичан.
Таким образом, прежде исключения Индии из стран, где он мог бы жить, он уже исключил из списка Англию. А летом 1949 года, во время пребывания дома в Бомбее, молодой Фаррух Дарувалла получил другой жизненный урок, вычеркнувший для него из списка и Соединенные Штаты. Именно в то лето ему открылась еще одна обескураживающая слабость Лоуджи. Речь шла вовсе не о деформированном позвоночнике отца, причине его постоянного дискомфорта, – этот недостаток ни в коей мере не относился ни к какой категории слабости – даже наоборот, горб Лоуджи побуждал Фарруха к действию. Но теперь, в дополнение к чрезмерно резким высказываниям политического и религиозного характера, в старшем Дарувалле открылась склонность к романтическим фильмам. Фаррух уже был знаком с безудержной страстью своего отца к «Мосту Ватерлоо»; при одном упоминании о Вивьен Ли на глаза отца наворачивались слезы, и никакие сюжетные ходы не потрясали старого Лоуджи с такой трагической силой, как те повороты судьбы, которые могли довести женщину, прекрасную и чистую, до участи проститутки.