***

Первым после появления нового директора исчез Бугор, которого уволили и дали пинка под зад из школы-интерната, затем директор проредил старшаков, избавившись от тех, кому исполнилось восемнадцать или вот-вот исполнилось бы. Автобус военкомата стал у нас на ближайшие пару недель частым гостем, и все подростки стали радоваться от глотка свежего воздуха, который Пень привнёс в интернат, задыхающийся от злобы, унижения и бесправия, вот только один я становился с каждым днём всё более замкнутым и отрешённым от всех. Судьба Ивана Николаевича встала на свои рельсы, и я ехал по ним, отчётливо понимая, что, возможно, закончу так же, если не хуже.

Когда в интернате по два человека стали появляться незнакомые подростки шестнадцати лет, все как один крепкие, широкоплечие и радостно скалящиеся при виде сверстников, играющих во дворе, дрожь страха пробивала меня с головы до пят, поскольку я знал, что случится вскоре на восьмое марта. Иван помнил этот день так отчётливо, что и мне рассказывал, сжимая губы и выдавливая из себя слова. В этот праздничный Международный женский день ночью изнасиловали самую красивую девочку девятого класса, пустив её по кругу сразу шестью новыми старшаками интерната, и первым был директор, который два часа терзал тщедушное тельце, уже не оказывающее сопротивления, и после этого отдал её своим подручным, которых он перевёл с того места, где руководил раньше, будучи там заместителем директора по воспитательной части и перейдя к нам на повышение.

Утром я увидел только оболочку, которая осталась от вчера ещё красивой, энергичной девушки, строившей планы на жизнь после выпуска, сейчас она с пустым взглядом сидела за отдельным столом и ни с кем не разговаривала. Когда вернулись из школы, мы узнали, что она повесилась в душевой. Всё ровно так, как и вспоминал Иван. Взгляды многих девочек от этой новости потухли, они стали вздрагивать всякий раз, когда видели рядом с собой кого-то из пришлых старшаков.

***

Историю быстро замяли, ведь у девочки-подростка никого не было, так что милиция долго не разбиралась, списав на самоубийство. А потом ещё раз и ещё. Несчастные случаи и самоубийства стали отныне постоянными спутниками школы-интерната № 3 п. Квиток, и это никого не волновало. Все проверки, которые наведывались к нам, как по линии ВЛКСМ, так и по линии ГОРОНО самого Иркутска, уезжали, довольные приёмом, оказанным по высшему разряду, который устраивал им директор, все дети были на вид нарядными и счастливыми, а расспросы о происшествиях упирались в то, что эти девочки асоциальные малолетние преступницы с отвратительными характеристиками от учителей и воспитателей. Так что смерти были лишь закономерным итогом их бесполезных жизней, на которые всем было плевать.

Меня же преследовали нервные срывы, происходящие от того, что я видел, как моя новая жизнь идёт под откос, и понимал, что это для школы-интерната не закончится ещё долгие три года, пока в ней будет учиться Иван. Директор, окруживший себя верными подростками, держал в страхе всех остальных, а некоторые ученики и ученицы не пережили встреч с ним, и постепенно всё становилось только хуже.

Ко дню, когда второй раз сломалась жизнь Ивана Николаевича, я подходил истощённым, бледным, словно сама смерть, и озлобленным на весь мир подростком, ненавидящим всё и вся. Это случилось летом, когда нас впервые в жизни повезли в пионерский лагерь, где жили обычные дети, приехавшие туда на смену. Причём их каждые выходные навещали родители, привозившие не только ягоды с огородов, но и другие вкусняшки. Так что появление интернатовских на этом празднике жизни обломило лето многим.