Однако её разыскные мероприятия не остались незамеченными. На перекрёстке Ульянова и Ленина Любу встретил Канев.

- А тебе всё неймeтся, святоша... - угрожающим тоном проговорил он, преграждая ей путь.

Люба замерла в молчании, не глядя на него, и только встревоженное выражение лица выдавало, что она его заметила. Каневу, видимо, не понравилась эта степень внимания - он схватил Любу за плечо и больно дёрнул. Пришлось посмотреть ему в глаза, но отвечать по-прежнему не хотелось. Они долго изучали друг друга враждебными взглядами, полными дурных ожиданий.

- Отпусти, - наконец прошипела Люба.

- Чёрта с два! Сначала ты пообещаешь, что прекратишь мутить воду вокруг додика и займeшься своими делами.

Люба осуждающе покачала головой:

- У тебя нет ни стыда, ни совести.

Канев фыркнул:

- Удивила! Напугала! - Он схватил её за второе плечо, притянул к себе так близко, что стало невозможно дышать от густого едкого запаха табака. - Послушай сюда, святоша! Если ты хоть кому-то проболтаешься про наши с Фадеевым дела, пеняй на себя. Но то, что происходило с тобой первый месяц, покажется тебе раем. Обещаю!

Люба напряглась, как сжатая пружина, пытаясь вырваться из грубого захвата.

Негодяй, подлец, мерзавец... И это семнадцатилетний юноша... душа его черна, как у закоренелого преступника.

С этим тяжёлым чувством осуждения и ненависти в сердце Люба и ушла бы отсюда, если бы только Канев её отпустил. Но он зачем-то продолжал удерживать её. И дышать своим смрадным запахом, вызывая спазмы в животе. Но чем дольше она смотрела в его чёрные от расширившихся зрачков глаза, искривлённое злостью лицо, на оскаленные, как у хищника, зубы, тем яснее понимала, что Кирилл сам страдает от своей внутренней темноты больше, чем окружающие. Вот она, Люба, видит его по несколько часов шесть раз в неделю - не больше. А через девять месяцев и вовсе перестанет. А он живёт с собою круглые сутки и никогда никуда не сможет деться. Потому свойства души властвуют над нею и после смерти. И Люба пожалела его. И расслабилась.

- Скажи, - попросила она совсем другим, смиренным тоном, - ты вчера по-настоящему отпустил его? Или...

- Или! - рявкнул Канев, разжимая пальцы. - Но это не твоего ума дело, святоша. Забудь про додика. Совсем.

Люба потёрла онемевшие плечи. По коже разлились ярко-красные пятна. Но это мало интересовало Любу.

- Вы избили его?

- Ты что, глухая? - Руки Канева опять рванулись к ней, но он сам себя остановил и потряс ими в воздухе. - Тебя не интересует Фадеев! Его вообще не существует, усекла?

Так не могло случиться, но и смысла спорить с ним не было. Не рассказывать же Каневу, что она будет молиться за Женю...

- Пожалуйста, оставьте его в покое! - вот всё, что Люба сказала на прощание Кириллу.

Поправила лямку на рюкзаке и пошла прочь. Шагов через двадцать он её неожиданно догнал. Опять схватил, на это раз за запястье.

- Ты должна мне пообещать, что прекратишь наводить суету вокруг додика!

Люба вздохнула. Канев уже вымотал ей все нервы. Ноги подгибались. Но Люба постаралась говорить спокойно:

- Не больше, чем ты должен пообещать, что вы не станете его бить.

- Какого чёрта ты за него заступаешься? Даже когда мы его к стенке припёрли, он пытался свалить всю вину на тебя.

- Это неважно. Я его простила.

- Нахрена? Из-за таких, как ты, м*даки в мире не переводятся. Потому что им сходит с рук их м*дачество.

- Нельзя сделать человека хорошим, избив его.

- Ещё как можно!

- Нет. Так ты только озлобишь его, научишь решать вопросы кулаками. Научить можно только своим примером.