С нами были священники из Ставрополя, Краснодара, Москвы. Они привезли много свечей, и в храме Воскресения – это второе название храма Гроба Господня – ставили их у Гроба, у Камня помазания, особенно у Голгофы.
Пламя освещало внутренность храма все ярче, и дежурный грек, что-то весело сказав, пошел и стал выключать электричество.
Монахиня перевела мне его слова: «Так много света из России, что можно обойтись без искусственного освещения».
Очи – горе, сердце – горней
Монастырские колокола
Будильник в монастыре не нужен: разбудит колокол. А колокола, как люди, – разные. Колокола Оптиной пустыни и Троице-Сергиевой Лавры строгие, суровые, а колокол Горненской обители – материнский, добрый, ласковый. Он будит к утренней службе, как мать будит своих любимых деточек: в церковь пора.
В первое утро в Горней я ощутил ее воздух именно благодаря колокольному звону. Казалось, прохладный воздух, натекший за ночь в обитель с горного склона, отвердел, чтобы четче и явственней передать чистоту звучания.
Звон такой, что воздух дрожит и отдается во всех уголках кельи. У пола, у потолка, пронизывает всего тебя, входит в сердце и настраивает на молитву. Я накануне был на колокольне и представляю, как на нее восходить. Вначале идут спиральным веером каменные ступени, потом, после первой площадки, ступени поменьше и более закрученные, железные, как на корабле. Они часто и быстро обвиваются вокруг центрального столба, и когда вращаешься вместе с ними и перебираешь железные перильца, то кажется, что держишься за штурвал и ощущаешь себя на мостике корабля.
Византийское время монастыря
В Иерусалиме разница во времени с Москвой составляет час, но и у Гроба Господня, и в Горней время свое. Оно исторически византийское, оно идет из тех времен, когда в пору раннего христианства все храмы городов империи начинали одновременно свою литургическую службу.
В монастыре пять утра. Колокол умолк. Вновь он заговорит в начале службы. А сейчас читается утреннее правило. В храме, около камня, с которого святой Иоанн Предтеча произнес свою первую проповедь, зажигаются свечи. Светлые облака на востоке уже тревожатся подсветкой пока не видного солнца. На крест храма села голубка, горлинка, и, радуясь рассвету, громко воркует.
Окончилось правило. Начинаются часы, затем вечером – акафист. В алтаре батюшка, архимандрит Феофан, совершает проскомидию.
Вновь звучит колокол. Звон его внутри храма другой, более объемный, он усиливается согласным звучанием иконостаса, окладами икон, паникадил. Солнце впереди и слева. Отец Феофан свершает каждение. Кадильный дым, который святые отцы сравнивают с нашими молитвами, восходящими к Небесному Престолу, освещается солнцем и растворяется в воздухе, оставляя после себя дивное благоухание, которым никогда не надышаться.
Литургия – главная служба Православной Церкви. Вот чтица произносит: «Иже на всякое время и на всякий час на небеси и на земли…», а вскоре отец Феофан возглашает:
– Благословенно Царство Отца и Сына и Святаго Духа, ныне и присно и во веки веков!
– Аминь! – подтверждает хор певчих на клиросе. И мать-игумения Георгия поет вместе с ними.
Молитвы. Приближение к причастию. Сегодня причащаются схимонахини. Лица их я видел только во время елеопомазания накануне, на вечерней службе. Они всегда на службе. Сидят справа, недалеко от чудотворной Казанской иконы Божией Матери. Все время вычитывают бесконечные списки имен, листая свои ветхие тетради. Встают при выносе Евангелия, при чтении его, при каждении, при пении Херувимской, «Достойно», и, как все, падают ниц при появлении Чаши со Святыми Дарами.