>Аграфена Кондратьевна. Кушай, батюшка, кушай.
>Рисположенский(садится). Жил старец, маститый старец… Вот уж я, матушка, забыл где, а только в стороне такой… необитаемой. Было у него, сударыня ты моя, двенадцать дочерей – мал мала меньше. Сам работать не в силах, жена тоже старуха старая, дети еще малые, а пить-есть надобно. Что было добра, под старость все прожили, поить, кормить некому! Куда деться с малыми ребятами? Вот он так думать, эдак думать – нет, сударыня ты моя, ничего уж тут не придумаешь. «Пойду, говорит, я на распутие: не будет ли чего от доброхотных дателей». День сидит – Бог подаст, другой сидит – Бог подаст, вот он, матушка, и возроптал.
>Аграфена Кондратьевна. А, батюшки!
>Рисположенский. Господи, говорит, не мздоимец я, не лихоимец я… лучше, говорит, на себя руки наложить.
>Аграфена Кондратьевна. Ах, батюшка мой!
>Рисположенский. И бысть ему, сударыня ты моя, сон в нощи…
Входит Большов.
Явление девятое
Те же и Большов.
>Большов. А! и ты, барин, здесь! Что это ты тут проповедуешь?
Рисположенский (кланяется). Всё ли здоровы, Самсон Силыч?
>Устинья Наумовна. Что это ты, яхонтовый, похудел словно? Аль увечье какое напало?
>Большов (садясь). Простудился, должно быть, либо геморрой, что ли, расходился…
>Аграфена Кондратьевна. Ну, так, Сысой Псович, что ж ему дальше-то было?
>Рисположенский. После, Аграфена Кондратьевна, после доскажу, на свободе как-нибудь забегу в сумеречки и расскажу.
>Большов. Что это ты, али за святость взялся! Ха, ха, ха! Пора очувствоваться.
>Аграфена Кондратьевна. Ну, уж ты начнешь! Не дашь по душе потолковать.
>Большов. По душе!.. Ха, ха, ха… А ты спроси-ка, как у него из суда дело пропало; вот эту историю-то он тебе лучше расскажет.
>Рисположенский. Ан нет же, и не пропало! Вот и неправда, Самсон Силыч!
>Большов. А за что ж тебя оттудова выгнали?
>Рисположенский. А вот за что, матушка Аграфена Кондратьевна. Взял я одно дело из суда домой, да дорогой-то с товарищем и завернули, человек слаб, ну, понимаете… с позволенья сказать, хошь бы в погребок… там я его оставил, да хмельной-то, должно быть, и забыл. Что ж, со всяким может случиться. Потом, сударыня моя, в суде и хватились этого дела-то: искали, искали, я и на дом-то ездил два раза с экзекутором – нет как нет! Хотели меня суду предать, а тут я и вспомнил, что, должно быть, мол, я его в погребке забыл. Поехали с экзекутором – оно там и есть.
>Аграфена Кондратьевна. Что ж! Не токма что с пьющим, и с непьющим бывает. Что ж за беда такая!
>Большов. Как же тебя в Камчатку не сослали?
>Рисположенский. Уж и в Камчатку! А за что, позвольте вас спросить, за что в Камчатку-то сослать?
>Большов. За что! За безобразие! Так неужели ж вам потакать? Этак вы с кругу сопьетесь.
>Рисположенский. Ан вот простили. Вот, матушка Аграфена Кондратьевна, хотели меня суду предать за это за самое. Я сейчас к генералу к нашему, бух ему в ноги. Ваше, говорю, превосходительство! Не погубите! Жена, говорю, дети маленькие! Ну, говорит, Бог с тобой, лежачего не бьют, подавай, говорит, в отставку, чтоб я и не видал тебя здесь. Так и простил. Что ж! Дай Бог ему здоровья! Он меня и теперь не забывает; иногда забежишь к нему на празднике: что, говорит, ты, Сысой Псоич? С праздником, мол, ваше превосходительство, поздравить пришел. Вот к Троице ходил недавно, просвирку ему принес. Я, Аграфена Кондратьевна, рюмочку выпью. (Пьет.)
>Аграфена Кондратьевна. Кушай, батюшка, на здоровье! А мы с тобой, Устинья Наумовна, пойдем-ко, чай, уж самовар готов; да покажу я тебе, есть у нас кой-что из приданого новенького.