Пока мужчины перетаскивали мебель из домика с проломленной крышей в соседний невредимый домишко с функционирующей печью, которую также растапливал теперь Мелюхин, Марфа с Марьяной решили вскрыть последний оставшийся домик, который они не успели обследовать по причине дождя, что низвергнулся с неба. Вскрыв отсыревшую дверь, девушки вошли в темную комнату. Ставни на окнах были закрыты, и свет серыми полосами проникал внутрь, разрезая скрипучий пол на десяток узких пластин.

В комнате стояла кровать с высокой спинкой и разобранными плитами из прессованной древесной стружки на месте матраца, низкий комод и пуф, оставленный рядом с ним. Обведя взглядом комнату и окинув ее точечным светом фонарика, Марьяна только безучастно пожала плечами, отметив этим бесполезность обнаруженных в домике предметов.

Марфа попросила у Марьяны фонарик и, подойдя к комоду, открыла верхний ящик. Он оказался пуст.

– Можно мне посмотреть? – раздался заинтересованный голос со стороны входа.

Марфа и Марьяна одновременно обернулись к Тане, которая, опираясь на трость, неслышно ступая по пыльному полу, вошла в комнату. На ней все еще была толстовка ее мужа, которая, благодаря пышным формам Тани, не смотрелась на ней излишне широкой.

Марфа отступила на шаг от комода, тем самым показывая, что она не возражает. Подойдя к ней, Таня взяла из ее рук фонарик и благодарно ей улыбнулась. Марфа не ответила на эту улыбку, про себя отметив в глазах Тани беспокойное любопытство.

Таня поочередно выдвигала все ящики, освещала их светом фонарика и, не находя в них ничего, кроме пыли, с усилием задвигала обратно. Чтобы выдвинуть два нижних ящика, Тане требовалось изогнуться так, как изогнуться она никак не могла, и она опустилась на колени на самый пол, положив трость рядом с собой. Эта настойчивость обнаружить что-то в комоде удивила как Марфу, так и Марьяну, однако обе объяснили себе неуклонность Тани как желание проявить участие во всеобщем благоустройстве временного пристанища.

Оба нижних ящика также оказались пустыми, и Таня, сидевшая на коленях у комода, подняла голову и посмотрела на Марфу с бесхитростным сожалением и, как будто извиняясь, произнесла:

– Пусто.

Глядя на Таню сверху вниз, Марфа находила ее лицо совсем еще детским. Марфа не спрашивала у Мелюхина, сколько лет его жене: когда Таня распускала свои пышные волосы и надевала облегающее алое платье, ей можно было дать около двадцати пяти лет; когда же она облачалась в свободный спортивный костюм, в каком была сейчас, собирала волосы в неуклюжий пучок, а на лицо не наносила и грамма косметики, ей нельзя было дать и двадцати. Так и теперь она казалась Марфе совсем еще девочкой, затерявшейся в сплетении отчаянной страсти двух людей.

Марфа помогла Тане подняться. Руки у Тани, вопреки всей объемности ее груди и бедер, были изящны и худы, в отличие от рук самой Марфы. Все эти наблюдения заставляли Марфу чувствовать себя слишком несовершенной, уже утратившей юность женщиной, стремящейся соревноваться в прелести молодости с той, которая, даже будучи изуродованной своим недугом, оставалась в тысячу раз прекрасней, чем она. В Тане, несмотря на испытания, которым подвергла ее жизнь, все еще была жива юность, которой Марфа уже давно не чувствовала в себе. И даже такое долгожданное, всем сердцем желанное внимание Мелюхина не могло вернуть ей абсолютного, безотносительного ощущения молодости, которое рождает в душе надежду.

Отняв свою руку от руки Тани, Марфа нагнулась за ее тростью. Взгляд Марфы, случайно брошенный на одну из кроватных ножек, встретил возле нее две скрещенные на полу тени. Вручив Тане ее трость, Марфа сделала шаг к кровати и извлекла из-под нее две деревянные китайские палочки, какими обычно закалывают волосы. Каждую палочку венчал фигурный наконечник в форме перевернутого конуса. Палочки были расписаны причудливым узором, который не повредили ни сырость, ни время. Обернув палочки к свету, сочившемуся из раскрытой двери дома, Марфа без особенного энтузиазма, но все же с некоторой заинтересованностью рассмотрела их.