– Чего ж молчишь?

– А что ж говорить, если твоя правда? Только ведь просто так называть не станут, – говорила тихо, но твёрдо.

– Просто так не станут, верно. Только, если сильно надобно.

– А кому надобно? – Влада, по лицу видно, растерялась.

– Вот и я думаю, кому? – сказал и понукнул коня.

Ехал и сам себя ругал! Почто принялся с бабой о таком? Почто с ней, а не с иным кем? Опричь неё и прорвалась обида старая на клевету. Глеб думал, что давно уж привык, ан нет, заедало и мучило. Насилу уговорил себя не яриться, гнал коня без оглядки на обозных, пока Житята не заныл:

– Глеб, загнал совсем. Лошади едва тянут, чай, поклажа нелёгкая. Вон уж перелесок Вешенский, успеем.

– Добро, – одно слово только и кинул, но коня придержал.

Не стерпел и оглянулся на Владу, а так, будто ждала его взгляда: сидела не возке, вытянув шею, и смотрела прямо в глаза. Глеб и тряхнуло! Будто шепнул кто, что сама Влада не разумеет, откуда дар взялся. Если бы не окрик Вадима, что Вешень близко, Чермный принялся бы выпытывать у знахарки, что, да почему. А так пришлось ехать впереди обоза, да просить Перуна о мудрости и разумении.

В городище вошли задолго до полудня, обозом добрались до берега Волхова и спешились уж у мостков, где толпился народец, ожидая купеческой насады. Гомон, куриный клёкот, детский крик – все смешалось и звенело в воздухе. Глеб рад был той суете, разумея, что вот эта толчея, заполошные метания и есть живь. Не болото стоялое, не муть тягостная, но устремление, а стало быть, желание жить.

– Глебка, пёсий нос, раздумай наново! – злобился сивоусый. – Как я тебя одного отпущу? Порежут. Или ты кому башку снесешь. С тобой пойду, вот как хочешь.

– Вадим, тебе-то чего там? – Глеб смотрел на жену Скора, что сошла с возка и стояла теперь с широко раскрытыми глазами: оглядывала народец, мостки насадные и саму реку.

Едва не хохотнул, когда разумел – впервой Влада серди такой толпы. С того и изумление, и растерянность. И то верно, откуда ей, знахарке безвестной, знать, каково из себя городище. И это только Вешень, а как будет смотреть на большой Новоград?

– Ты на кого зенки пялишь? Глебка, ополоумел? Доглядишься. Нашел в чью сторону шею воротить. Она жёнка Скорова! Была бы иного кого, я б и не ворохнулся! Ещё не хватало сманить жену ворога! – Вадим ругался, едва кулаком не грозил.

– Уймись, дядька. Я вольный, куда хочу туда и смотрю, – с тем и пошёл к знахарке, не глядя на людей, что, узнав его, разбегались в разные стороны. А как иначе? Лютый волк завсегда страшный.

Влада, приметив его, выпрямилась и ухватилась за опояску, на которой висела связка оберегов. Глеб и разумел – опасается. С того осердился, а почему и сам не понял:

– Не за оберег надо держаться, ведунья, а за торбу. Народец тут всякий обретается, вытянут кошель и глазом моргнуть не успеешь, – брови свёл к переносью, выговаривал.

Влада ресницами захлопала, но не отшатнулась, а вот Белянка охнула и отпрыгнула от Глеба как заяц потревоженный. Он не утерпел и опять зарычал: уж очень потешная девка. С того рыжуха взвыла тихонько и принялась икать.

– Почто пугаешь? – Влада не укоряла, любопытничала.

– Я токмо рычу, Влада. А уж пугаются сами. У страха глаза велики, тебе ли не знать? Ты сама ведунья, так народ, поди, и тебя сторонился. Ай, не так? – ждал, что разумеет его, и наново удивлялся, с чего он с ней о таком?

Она голову к плечу склонила, вроде задумалась, а уж потом и улыбнулась. Да скупо так, едва приметно. А Глеб засмотрелся – красивая до изумления. А с улыбкой – стократ. Так бы и глядел, но подала голос рыжая: