Конь, на самом деле, бился и пытался скинуть. Однако, в седле я все-таки держался. Остальные лошади, те, что воинов моих везли, ржали и пытались отдалиться, оглядывались со страхом, едва подчиняясь шпорам и уговорам своих наездников. Сколько времени пройдет, пока бедный Гнедко привыкнет, да и привыкнет ли? Не рискнул я, конечно, как того мое нутро требовало, Милославу к себе посадить. Сделал знак Горану. Из трех зол выбрал меньшее - он хотя бы предупрежден, держаться как можно дальше от нее будет и опять же следить за мной. 

   Ножом по сердцу для меня звучали его тихие команды, девушке выговариваемые:

    - Сядешь передо мной, в седло. Держаться за луку будешь. И не вздумай уснуть - я тебя ловить не буду.

     - Ой, не больно-то и надо! - отвечала она со смехом, что для меня одновременно и колокольчиком степным звенел и скручивал внутренности в тугой узел раздражения - со мной ехать она должна! Со мной, а не с ним!

    - Горан, вы впереди, я замыкающим пойду, чтобы ваши кони меня не так боялись!

     Последнее, что услыхал до того, как в путь отправится, как Милослава спросила еле слышно, чуть обернувшись к Горану, уже у края поляны:

    - А Дан у вас самый главный, да? Воевода ваш? Вон как вы его слушаетесь!

    - Не приставай, девка! Не то пешком пойдешь!

    Нравится она ему - ясно, как Божий день! Нравится... и сейчас мучается мой друг не меньше меня, в седле одном на двоих с девушкой этой удивительной сидя. Что в ней такого особенного? Мог бы я на этот вопрос ответить? Не мог бы. Разве что сослаться на чувства свои, которые там, рядом с ними двумя сосредоточены были. Вопреки своим правилам, вопреки науке воинской, которой сызмальства приучен был, не наблюдал я за дорогой, не запоминал пути, по которому ехали. Мучился от зависти к Горану, мною же самим на поездку такую обреченному, от мыслей своих горестных, а более всего, от понимания, которое ближе к вечеру все четче и яснее становилось - вот-вот снова начнется! Вот-вот взбунтуется зверь, что в глубине сознания моего, чем ближе к вечеру, тем выше поднимает голову!

10. 10. Милослава.

    Крепко обхватывали руки мужские. Уверенно держали они поводья. И сам он, сидевший за моей спиной, был силен и красив. А Томила, вперед вырвавшийся, держался верхом на коне так, будто с рождения в седле вскормлен был! Жилистый, мускулистый, рубаха на спине облепляла тугие мускулы.  И ведь видела, замечала всё это! Почему только взгляд мой назад, к Дану стремился? Почему, изо всех сил отводила его, да все ж таки отвести не могла? 

     И смотрела, и видела, и даже, кажется, вместе с ним проживала каждую мысль его, будто пальцами гладила морщинки, залегавшие между широких бровей. И любовалась им! Каждым движением, горделивой осанкой, размахом широких плеч, лицом его любовалась. Всё замечала, каждую мелочь, хоть и достаточно далеко впереди на коне своем белоснежном Горан держался. 

     - Горан, - не могла сдержаться, хоть и стыдно было так прямо спрашивать. - А у Дана жена есть? 

    - У него сама спросишь, - отвечал золотоволосый угрюмо. - Расскажи лучше, куда ехать надобно.

    - Держитесь все время на закат, прямо на солнце садящееся, - не могла не спросить, очень уж интересно было. -  А откуда вы? Только врать мне не нужно, что смоленские, и на мордву не кивай! Их я тоже насмотрелась! 

    - Никому не скажешь? - поддался, улыбаясь уголками губ, а я снова оборачивалась назад, лишь слегка взглядом касаясь прекрасного лица  сидящего рядом воина. - Обещаешь?