Он сам любил вызывать и усиливать в нас это чувство. Внедрил ужас в души других братьев и подчинил их себе, сделав своими иждивенцами.
Оставался только я, ведь я сам добывал свой хлеб. Зарабатывал я чтением стихов и писанием рассказов, рисовальными заказами. Запросы жизни моей свел к минимуму и гордился тем, что стою на своих ногах и говорю свои речи.
И вот я встал. Встал с трудом и стоял. Спрятал взгляд от его взгляда и опустил голову.
– Что у тебя есть в этом мире, – спросил он, – что ты так упрямишься?
– Ничего нет, – ответил я. – Лишь немного чести.
– С этого момента на нее не надейся. Однажды утром встанешь и узнаешь, что и ее не осталось.
– Я ведь ни в чем не виноват, – возразил я.
Он осклабился, с шумом выпустил из ноздрей и изо рта целую тучу воздуха и с наигранным равнодушием произнес:
– Наше искусство состоит в том, что нам признаются в несодеянном.
Боль пронзила мой позвоночник. На лбу выступил холодный пот, а ноги ослабели, и я сел на пол.
Когда следующим утром я прочел собственные признания о себе, я немедленно решил обратиться к ближайшему представителю власти и сдаться ему. Мне было стыдно находиться рядом с самим собой.
Ошейник волдырей
Врач убрал свои инструменты в саквояж и накрыл лицо Адхама белым полотном. Повернувшись к Хормат, сказал ей:
– Инсульт головного мозга. Словно давным-давно умер.
Хормат сжимала в кулаке платок и вытирала им слезы. Лилось у нее больше из носа, чем из глаз.
– Доктор, он вчера вечером пришел домой здоровый, как огурчик. Поужинал, взял чашку с чаем и ушел к себе, то есть вот сюда. Ну и лег, конечно. Утром я послала Ройю разбудить его, идти за молоком. Она кричала-кричала – не встает. Я сама через дверь сколько ни кричала – не просыпается. Потом вошла, ну и вижу…
Конец ознакомительного фрагмента.