Но как, и почему – мне только предстояло выяснить.

Кажется, к этому имели непосредственное отношение два гигантских булыжника, парящие высоко над городом. Кстати, они не только парили, но еще и медленно вращались по часовой стрелке.

Лично мне каменюки внушили опасение – а ну как шандарахнутся прямо на прохожих?

Будем надеяться, что, раз они висели до меня, то и после меня не свалятся.

В остальном то, что мы находимся в подземелье, совершенно не чувствовалось. Мир Новой Оставы очень искусно копировал поверхность. Здесь даже текла широкая река, с которой доносился свежий ветерок.

Печатня находилась на самой окраине города.

Поначалу я даже не поверила, что это именно то здание, которое нужно. Уж больно грязным и неприглядным оно выглядело.

Приземистое, скособоченное, с разбитым крыльцом и держащейся на одной петле дверью. В окна вместо стекол были вставлены какие-то сальные тряпки. Из трубы шел черный дым.

Н-да уж, облагородил маркграф свою дочь… Нет, я конечно, понимаю, что дареному коню в зубы не смотрят, но уж больно уныло смотрелась типография.

Не серьезное предприятие, а ночлежка какая-то.

И это только снаружи. Я еще даже внутрь не заходила.

Внезапно в моей голове раздался обиженный голос.

А ей отец подарил кондитерскую! Моей единокровной сестре Океании, его законной наследнице… Чудесную светлую кондитерскую в благородном квартале!

Очевидно, Валенсия говорила в моем сознании, когда что-то волновало ее особенно сильно.

Ладно-ладно, Валя, не переживай! Разберемся!

Зря я, что ли, пять лет в ведущей типографии своего города проработала? И ушла, дослужившись до начальника отдела графического дизайна по велению левой пятки Егора.

Точнее, его желающего кулинарных изысков желудка.

«Печатня Блуминг» криво было выведено мелом прямо на двери. Под этим был схематично изображен кот «вид сзади». Зато анатомические особенности кота неизвестный художник изобразил во всей красе.

Типография, ё-маё!

Даже приличную вывеску поленились напечатать!

Разозлившись, я стерла мел рукавом. Платье Вали не жалко – все равно оно на мешок из-под картошки больше походило.

Внутри типографии все оказалось еще даже хуже, чем я предполагала.

Страшно пыльно, грязно и темно. По земляному полу разгуливали тощие курицы. Кто-то заботливо набросал на него соломы, но это явно было очень давно. За прошедшее время отходы жизнедеятельности птиц сделали ее коричневой.

Разумеется, запах тут стоял соответствующий. И не только от куриц.

В углу стоял огромный чан, в котором кипело нечто, испускающее такое омерзительное амбре, что меня чуть не стошнило.

Как будто содержимое мусорного бака залили болотной жижей и стали медленно подогревать!

Повсюду валялись грязные кипы макулатуры – обрывки старых газет, книжек и каких-то полуистлевших бумажек. Из-за них я с трудом разглядела грубо сколоченный деревянный печатный станок.

Впрочем, не только из-за них.

Вокруг станка уютно расположилась дружная компания из четырех мужчин.

Даже не подстелив газетку, эти товарищи устроили прямо на станке милый столик.

Вареные яйца, парочка копченых рыбин и три соленых огурца составляли их закуску. В центре монолитными башнями высилось несколько пустых и несколько полных бутылок.

Видно было, что сидят мужики очень давно и очень душевно.

Поначалу они даже внимания на меня не обратили.

Зато память Валенсии тут же подсказала имя каждого из них.

Итак, за столом, тьфу, за печатным станком сидели:

рыжий очкастый дядечка в клетчатом костюме – мастер станка Анастезий,

чернявый мужчина с внешностью героя-любовника из латиноамериканских сериалов – наборщик Родригес,