Между пришедшими было мало сходства: разных рас, возрастов, религий. Их объединяли молчание и чувство цели. В зале сгущалось предчувствие, как перед сексом с женщиной, с которой спишь впервые: знаешь, что произойдет, но как это будет, как начать, кто первый дотронется, что она любит – все это пока тайна, которую предстоит раскрыть.

Мужчины сидели вдоль стен без ремней и часов и ждали тайны.

Окна были плотно закрыты. Кто-то зажег свет, и в высокой пустоте зала повис желтоватый туман. Вокруг ламп на потолке расцвела резная паутина из расплывчатых теней. Худой хасид, что пришел последним, аккуратно сложил черный пиджак и положил на лавку. На нем была белая нечистая рубашка с торчащими из-под нее кистями талескотна. В каждой кисти было по одной синей нити.

– А как же Антон? – спросил Илья. – Он так ждал этой встречи. Надо позвать его тоже.

– Он не важен. – Роланд поднялся с татами. – Его не было, когда я за вами пришел, стало быть, он не важен. Сила не хочет его испытать. По крайней мере, в этот раз.

– Неудобно как-то. – Илья старался оттянуть начало латихана. – Он, собственно, все это начал, искал…

– Он был нужен, чтобы привести вас, – решил Роланд. – Он просто инструмент, который Сила использовала, чтобы привести сюда вас.

Роланд отошел к мужчинам, сидевшим на лавках, и стал что-то говорить. Разговор шел об Илье: они разглядывали его, не прячась. Высокий азиат кивнул Илье в знак приветствия. Илья кивнул в ответ. Азиат неожиданно засмеялся и отвернулся.

Илье стало жутковато. Ему хотелось уйти.

– Страшно, конечно, – вдруг сказал Джефф. Илья увидел, что он уже не сидит, а лежит на полу с закрытыми глазами. – Страшно, а вдруг ты не избранный? Пока не попробовал, есть надежда незнания. Незнание, собственно, и есть надежда. – Он открыл глаза и уставился в высокий потолок зала. Потом сел и потянулся: – Пора.

Илья заметил, что в центре татами все уже встали в круг. Роланд стоял вместе со всеми, но как бы отдельно. Он позвал Илью глазами. Илья поднялся и занял место в кругу. Было очень тихо.

– Начнем, – сказал Роланд.

Началось сразу. Илья на секунду перестал видеть зал, все куда-то пропало, а потом появилось вновь, но уже другое и по-другому. Люди теперь не стояли в кругу, а рассеялись по залу. Худой хасид танцевал в углу сам с собой.

Вдруг Илье стало жарко. Он понял, какая он сволочь и сколько он сделал плохого. Он обижал людей. Он лгал. Он был высокомерен. Он никого не любил, кроме себя.

Эти мысли возникали в мозгу сами; нет, кто-то их туда впечатывал.

Кто-то с ним говорил. Кто-то светлый, добрый, кто был готов простить.

Илья заплакал.

Он почувствовал, что уже не стоит на месте. Он двигался, как-то рвано скользил по залу, будто на коньках. Вокруг были другие люди; он знал, что они здесь, но не мог их видеть. Зато он увидел себя, сверху: он сидел на полу, уткнув лицо в колени, и просил его простить. Илье было стыдно и светло. Его простили.

Вдруг он осознал, что стоит и пытается залезть на стену; это было очень важно, самое важное из всего, что с ним когда-то случалось. Он поднимал ноги, сгибал их в коленях и пробовал взобраться на совершенно гладкую стену, схватиться руками за пустоту и подтянуться. Стена не поддавалась, но и не отталкивала. Стена сказала Илье, что он должен, обязан продолжать пытаться, но помощи не будет.

Он видел стену необыкновенно ясно: каждую выбоину, каждую неровность краски. Видел всю сразу и каждую малую деталь.

Потом все окончилось. Вокруг были люди, в разных позах, кто-то продолжал двигаться, кто-то замер, кто-то лежал на полу. Предметы стали резко различимы, и Илья понял, что вернулся в жизнь. Внутри него разлилась пустота.