– Ты дверь перепутал? – прочистив непослушное горло, спросила я.

            – Нет, – сипло ответил он и продолжил не отрываясь смотреть на меня.

            – Ну, тогда ты, видимо, страдаешь лунатизмом.

            – Нет. – Ленар вдруг протянул руку и раньше, чем я успела отстраниться, нежно провел большим пальцем по моим губам.

            Я схватила его руку, останавливая, но почему-то не оттолкнула.

            – Тогда какого черта ты тут делаешь? Или опять скажешь мне, что это твой дом, и ты тут можешь вытворять что тебе вздумается и спать где угодно?

            – Нет, – в третий раз ответил Ленар и, преодолевая мои попытки удержать его руку, провел пальцами вниз по шее до ключицы.

            Это едва заметное касание его пальцев отозвалось в моем теле такой мощной приливной волной, что я едва сдержала стон и неконтролируемое движение собственных бедер. Я с силой отстранила его руку и отодвинулась еще дальше.

            – Просто я там, где и хочу быть больше всего, – тихо сказал  Ленар. – Ты тоже этого хочешь. Только, наверное, никогда не признаешься в этом вслух. Но мне пока достаточно и того, что говорит мне твое тело и твой запах.

            – Ты не можешь знать, чего я хочу, – постаралась отгородиться я от чувства близости, вызванного его словами.

            Ленар не ответил, просто нежно улыбнулся, лишая меня желания нападать на него. Мы какое-то время смотрели друг на друга не отрываясь. И странное чувство обособленности нашего общего пространства от всего остального мира, прямо как в момент нашей близости, накрыло меня с головой, даря недолгое ощущение покоя и чего-то еще щемяще-сладкого, для чего у меня не было названия, чего мне не приходилось испытывать никогда раньше. И того, что тут же напугало меня, потому что делало беззащитной и слабой. Нуждающейся в нем.

            Я оборвала наш зрительный контакт, вырываясь из этой манящей ловушки.

            – Ты не собираешься уходить? – глядя в потолок, спросила я.

            – А ты не хочешь вернуться на место? – вопросом на вопрос ответил Ленар.

            – Нет. Не думаю, что это будет умным решением.

            – Правильно. Потому что самым умным решением будет опять заняться любовью и делать это до тех пор, пока мы не похороним все наши разногласия, – усмехнулся Ленар. Он что, теперь на себя роль Лиама примерить собирается? – Но раз мне это все равно не светит, судя по твоему гневному взгляду, то предлагаю спуститься на кухню и позавтракать.

            – Так рано?

            – Уже шесть. Думаю, тогда уже в начале восьмого мы сможем быть у Наэля. Раньше освободимся.

            – А куда мне торопиться?

            – Не знаю! – Ленар пожал плечами. – Вдруг ты решишь найти какое-нибудь приятное занятие для нас двоих.

            – Ленар, не будь таким, – нахмурилась я. – Это меня и в самом деле пугает. Лучше уж ори как раньше.

            – Не хочу. Я больше не хочу на тебя орать и причинять тебе боль случайно или намеренно. – Ленар опрокинулся на спину, а затем резко поднялся. – Ладно, раз в душ с собой ты меня не зовешь, жду тебя внизу.

            Я проводила его до двери настороженным взглядом. Очередная его метаморфоза ставила меня в тупик. Это был совсем не тот Ленар, который забирал меня из универа, и даже не тот, кто пытался быть со мной вежливым. Это была совершенно новая его грань. От него исходило нечто, к чему я не привыкла, просто потому, что никогда не знала. Какое-то мягкое тепло, участие и что-то еще… Доброта что ли. Не знаю точно, потому что эти все понятия из какого-то другого мира, не моего. И это заставило меня внутренне напрячься, потому что я не знала, как защищаться от него такого. Я знала, как противостоять насилию и грубости, прячась внутри себя, и как не купиться на безразличие окружающих, маскируемое вежливым участием, но не знала, как быть, если кто-то к тебе добр и небезразличен. Единственный близкий мне человек – это моя сестра. Ни от кого другого в этом мире я не видела ни сочувствия, ни заботы, ни добра. Всем всегда было плевать. Пока я была маленькой и глупой, я часто позволяла себе плакать и чувствовать боль из-за этого. Но став старше, я отгородилась от всех этих людей, которым не было дела до того, живы или умерли две девочки. Мне тоже не стало до них всех никакого дела. И прямо сейчас я не готова была что-то менять в своем восприятии окружающих. Ведь для этого нужно позволить себе поверить, что кому-то не все равно. А я, наверное, уже давно потеряла способность верить.