— Ты веришь только в то, во что хочешь, — без прежней иронии и издевки тихо отвечает Илья.

Не знаю, что больше меня раздражает в нем: когда он строит из себя клоуна или когда говорит и смотрит на меня с упреком, будто бы я для него дерьмовый отец.

— Ты пока что не дал мне ни одного повода усомниться в собственной правоте, — с легкостью парирую.

— Будто ты позволишь этому вообще когда-либо случиться, — хмыкает Илья и поправляет подушку у себя под спиной.

— У меня нет ни времени, ни желания продолжать этот малосодержательный разговор. Ты давно уже не маленький ребенок и должен проявить себя. Я дал тебе всё, о чем многие другие могут только мечтать. А ты вместо того, чтобы просто быть мне благодарным и работать на общее благо, вынуждаешь срываться, бросать всё и мчаться тебе на выручку.

— Ты не дал мне главного.

— Я. Не сделаю. Тебя. Своей правой рукой. — Повторяю, вколачивая между словами паузу за паузой.

Илья смеется. Запрокинув голову, он смеется так, что я вдруг ощущаю то, чего не чувствовал уже давно. Лет двадцать, точно. Я чувствую себя униженным.

Мне приходится приложить весь максимум усилий, чтобы удержать на своем лице маску абсолютной непроницаемости. Только этот сопливый недоносок умеет выводить меня из себя. Быстро и прицельно. Он об этом прекрасно знает и не упускает шанса воспользоваться случаем, чтобы лишний раз не поиграть на моей выдержке.

— Веселись, — небрежно бросаю. — Надеюсь, когда ты останешься без копейки на счету, твое настроение останется всё таким же приподнятым.

— Ты никогда ничего не поймешь, — успокоившись, выдает Илья. — Я всегда хотел от тебя только одного.

— Ну и чего же? Еще больше денег? Единоличное управление моим бизнесом? Твои аппетиты всегда были непомерными, — я пинаю носком туфли валяющуюся на полу книгу и хожу из одного угла комнаты в другой.

Квартира в элитной новостройке стоила прилично. Почти столько же было потрачено на ее обустройство. И меньше чем за год Илья превратил ее в свинарник. Всюду валяются книжки и одежда. Пепельница на журнальном столике доверху набита окурками. А уголки мягкой мебели разодраны мелким мохнатым уродцем — котом Ильи.

Каждый раз, когда я приезжаю сюда, эта тварь где-то прячется. И не зря. Попадись она мне на глаза, я без зазрения совести схвачу ее за загривок и выброшу к чертовой матери в окно. Так я поступал всякий раз, когда Илья притягивал домой уличных собак и котов. С детства за ним тянется эта дурная привычка.

— Тепла, — слышу тихий короткий ответ.

Теперь пришла моя очередь смеяться, потому что ничего более идиотского я еще не слышал.

— Серьезно? — обуздав свой ядовитый, режущий изнутри глотку смех, спрашиваю. — Может, мне тебе еще открытку с признанием в отцовской любви прислать?

— Для начала и этого хватило бы, — бурчит Илья и пытается встать. У него ожидаемо ничего не получается. Жалкое зрелище.

— Послушай сюда, — я подхожу к нему и сжимаю пальцами его скулы.

Сердитый взгляд голубых глаз так и ввинчивается в меня, раздирает кожу и жилы. Илья не похож на меня. Ни в чем. Ни внешне. Ни внутренне. Никак. И плевать, что тест ДНК показал, что Илья моя кровь и плоть. Я всё равно так не считаю. Шутки о том, что я рогоносец время от времени где-то да проскальзывают. За спиной, конечно же. Потому что в глаза выблевать это никто уж точно не решится.

Если бы тест показал, что Илья не мой сын, он давно уже исчез из моей жизни. Но чертовы девяносто девять и девять процентов клеймом въелись в сетчатку моих глаз. Пусть я всё равно не считаю его своим, но выбросить за порог своей жизни не могу. Новую волну сплетен и насмешек я поднимать не собираюсь.