Нет, может это такой цыганский ритуал, где девушку сперва вывозят на пустырь, затем насилуют, а потом ставят перед фактом, что, дескать, осчастливили... Но даже если так, то Лачо сильно просчитался с выбором. Надо бы ему, кстати, об этом как-нибудь намекнуть. Потом.

А пока с опаской ныряю в озеро. Вода успела прогреться за день и выглядит чистой.

Лачо, скрестив руки на груди, следит за мной немым надзирателем, на миг не выпуская из вида. Тянуть не вижу смысла. Быстро смываю с себя пыль и его семя, возвращаюсь на берег. Надеваю обратно бельё, лосины, топ, обуваю кроссовки. Пока завязываю шнурки, стараюсь не думать, что стою перед ним практически на коленях. Опять.

— У тебя очень красивое имя, Злата. Золотая...

Я запрокидываю голову и на миг забываю, что умею дышать. Он смотрит на меня так… одержимо. Чёрные глаза блестят, желваки играют на смуглом лице, тонкие ноздри хищно вздрагивают. Это не та красота, к какой я привыкла. Она дикая, сжигающая вены адреналином, пугающая.

— У нас дареное золото считается дороже купленного, — негромко продолжает он. — Подари мне свою покорность, и я буду беречь тебя как зеницу ока.

Это и есть оно? То самое хвалёное красноречие. Цыганский гипноз.

Я не могу пошевелиться. Ни рта раскрыть, ни оттолкнуть. Вообще ничего не могу. Лачо сам дёргает меня наверх. Впивается мне в губы жёстко, страстно, не оставляя шанса увернуться, отнимая волю... И так же резко отстраняется.

— А если нет? — я на грани истерики, потому что ни о чём таком и вправду речи быть не может.

Отец меня проклянёт.

С одной стороны, семья, которая никогда не допустит такой мезальянс, а с другой — слово цыгана, верить которому вообще нет причин. Как по мне, так он просто хочет потешить своё самолюбие, такая птичка попала в его сети…

Это ужасно. Просто ужасно.

И тут Лачо едва заметно ведёт уголком губ. Выражение глаз меняется, в них то же сумасшедшее пламя, но уже холодное, пугающее. Будто бы он прекрасно видит, что я отчаянно силюсь сообразить, как себя вести, чтобы ответить отказом.

— Либо я тебя берегу, либо становлюсь надзирателем. Третьего не дано, — предупреждение в его ровном голосе застревает в ушах как эхо выстрела. А заденет тот или пройдёт по касательной, зависит только от меня.

— Можно мне твою куртку? Вода холодная... — Опускаю взгляд, надеясь, что по глазам он читать не умеет. Я не знаю, что ещё придумать, но другого шанса боюсь, просто не будет!

Наверное, всё-таки не умеет...

Лачо накидывает мне на плечи кожанку, вероятно, расценив эту просьбу, как покорность судьбе. Я нащупываю в кармане ключи от машины и, не чувствуя ног, не разбирая дороги, бросаюсь к трассе.

— Куда? — летит мне свирепо вслед.

Я ничего не отвечаю и не оборачиваюсь. Берегу силы, потому что мосты за мной трещат, аж припекает пятки!

— Не смей! Слышишь! Глупая, строптивая женщина... Вернись, говорю. Злата!

Да ни за что. Врёт же, цыган. Глупая бы остановилась. И сразу поплатилась за свою ошибку. На месте. Ничего хорошего для меня нет в его тоне. Хотя ускорения придаёт ощутимо.

Я боюсь оглядываться, боюсь прислушиваться к шагам позади меня, потому что молчание — свирепое, зловещее — пугает больше, чем взбешённый рык до этого. Первым делом в машине блокирую двери. Выжимаю сцепление, крепко сжимаю руль обеими руками, слыша шум собственной крови в ушах, своё прерывистое дыхание и мягкую вибрацию двигателя.

Невольно вскрикиваю, когда Лачо хватается за ручку пассажирской двери, и резко сдаю назад. Я сильно нервничаю, а недостаток практики заставляет нервничать ещё больше. Сомневаюсь, что смогу развернуться, вдобавок узкая дорога не оставляет места для манёвра. У меня есть один путь — вперёд. И надежда, что этот ненормальный всё же отскочит...