— Останетесь после пары, Иванова, сходим к декану и обсудим режим вашего сна.

Неприятно и боязно, только проблем в деканате мне и не хватало.

Профессор спускается по деревянным ступеням между рядами лекционной аудитории и, взяв в руки мел, с противным скрипучим звуком чертит линию на темно-зеленой доске. А затем ниже, постукивая по всё той же тёмной поверхности, пишет: «Кинематографичность отечественной прозы рубежа XX–XXI веков.»

— Не понимаю, чем он тебе так нравится? Занудный мужик, — наклоняется ко мне одногруппница по имени Ева.

— Он просто серьёзный и начитанный.

Ева, бросив быстрый взгляд на Заболоцкого, начинает изображать тембр голоса профессора:

— Теоретическая значимость литературы состоит в том, что теоретически литература сплошная теория теоретичности.

Тихонько смеюсь, стараясь не зацикливаться на том, что весь поток по-прежнему на меня пялится, перешептываясь.

С Евой мы познакомились на посвящении в студенты, я ей чем-то понравилась. Наверное, тем, что стараюсь хорошо учиться и всегда даю списывать. Ева никак не уймëтся и продолжает обсуждать преподавателя.

— Заболоцкий мне неинтересен, то ли дело Лаврентий Геннадьевич, наш физрук. «Сели-встали, сели-встали». А мужику, между прочим, сорок в этом году стукнуло. И что мы имеем? Глаз горит, руки до сих пор чешутся. Вон видишь, на первом ряду Крапоткина с романо-германской филологии? Так он за зад её ущипнул, она в столовке хвасталась.

Сжимаю губы, чтобы не смеяться в слух, Заболоцкий и так смотрит на меня как на врага народа. Это он ещё сон мой не видел, а то, наверное, и вовсе прибил бы, обозвав аморальной, слаборазвитой личностью. Мне стыдно за свои видения, хоть я за них и не в ответе.

— Почему ты не разбудила меня? — Тру глаза, совершенно забыв, что с утра накрасила их тушью, размазываю косметику, превращаясь в панду. — Я просто вырубилась и всё.

— Зато он уделил тебе внимание, раньше и не знал, как тебя зовут. А тут даже за журналом сходил. Почти двести человек поток, шутка ли. Пока нас всех запомнишь.

— Дед всю ночь орал, не выспалась, — сообщаю я, снова зевнув. — Он нам спать вот уже месяц не даёт. Мы с мамой в комнате закрываемся, а он по коридору ходит, мочится везде. Трэш полный.

Профессор продолжает писать на доске, холодным, уверенным тоном рассуждая о творчестве целого ряда значительных фигур литературного процесса, а я неосознанно любуюсь тем, как натягивается пиджак на его широкой мускулистой спине, как красиво облегают брюки его крепкие ягодицы.  Говорят, кроме литературы наш профессор уважает спортзал. Расслабляется там, когда интеллектуальные талмуды перестают помещаться в его умной голове.

— Роман Романыч не женат, детей у него нет, и о наличии девушки мне ничего неизвестно. Так что у тебя есть все шансы.

Я жалею, что поделилась с Евой, назвав профессора симпатичным. Теперь она каждый раз меня этим поддевает. Конечно, никакой физрук с ним не сравнится. Просто в начале года, когда мы, совсем ещё зеленые первокурсницы, пришли на «Осенний бал», Заболоцкий там тоже был, следил за порядком. И Ева, привыкшая получать всё и сразу, пригласила самого сексуального преподавателя на медленный танец.

Роман Романович её послал. В литературной, изысканной форме, конечно же, но Ева не забыла и затаила на самого красивого преподавателя нашей кафедры злобу.

— Беруши купи, — Ева обтëсывает мизинец пилочкой, успевая осматривать аудиторию.

Вздыхаю. Евка — дочка богатых родителей, она понятия не имеет, что такое жить в однокомнатной квартире с дедом, у которого в разгаре прогрессирующая деменция. Я хотя бы  в университет хожу, а мама дома с ним круглыми сутками.