Он резко встаёт и идёт к кофеварке. А у меня дух захватывает, когда я безотрывно, будто заколдованная, наблюдаю за тем, как красиво ходят мышцы под его рубашкой. Никак не получается вздохнуть полной грудью. Заболоцкий обращает внимание на мои губы? Ну, в смысле на их цвет? Как это вообще возможно?

— Здесь есть сливки и сахар, если хотите, — сухо комментирует он свои действия.

Ставит передо мной бокал с надписью «Профессор», и я не могу сдержать улыбку. А ещё я снова любуюсь на его руки. Они мужские, взрослые, сильные. Совсем не такие руки у моих тщедушных одногруппников.

Сам Заболоцкий тоже пьёт, из менее нарядной, слегка ободранной чашки. Мне почему-то льстит, что для меня он взял чашку получше.

— Извините, профессор, я не успела позавтракать. Я могу съесть бутерброд?

— Иванова, вы моя студентка, а не узница концлагеря. — Одобрительно кивает.

— Насколько я помню из школьной программы, в концлагере кормили хуже, если вообще кормили. — Запихиваю я в рот бутерброд.

А профессор бросает на меня быстрый взгляд. Секундный, будто бы поспешный.

— Хотел предложить вам конфеты, но я рад, что у вас есть бутерброды, потому что ваш урчащий живот мешает мне сосредоточиться на теме  доклада.

Господи, неужели он действительно слышал, как урчит у меня в животе ?  Не могу сдержаться и прыскаю со смеху. Это так забавно. Кошусь на него и замечаю легкую полуулыбку. Оказывается, наш профессор живой человек.

Роман Романович шурша блёстяшкой, распаковывает конфету, затем запихивает в рот.

— Хотите бутерброд? — любезно предлагаю я.

— Благодарю, я позавтракал.

— Никогда бы не подумала, что вы едите шоколадные конфеты, – поспешно выдаю, но тут же жалею.

Это, наверное, уже перебор. Блин, я вечно говорю, потом думаю.

 — Почему? — Поворачивается профессор, прожëвывая конфету, которая забавно торчит у него за щекой.

— Я думала, вы приверженец здорового питания.

Он пожимает плечами. И когда заканчивает с конфетой, снова останавливается взглядом на моём лице.

— Иванова, я должен извиниться. За то, что накричал на вас за опоздание, учитывая тот факт, что вам по ноге проехала машина.

— Ой, да я и забыла.

Машу рукой, пытаясь угомонить бешеное сердцебиение. Может, мне надо ЭКГ сделать? Чего оно всё время так колотится? Это же ненормально.

— Нет, Иванова, это было ни к чему.

— Роман Романович, я, правда, даже не думала обидеться или что-то в этом духе. Честно-честно.

— Просто примите мои извинения, — резко пресекает моё невнятное лепетание профессор.

— Ладно, — стихаю я, вжав голову в плечи. — Я принимаю ваши извинения.

Он молча кивает, а я смотрю на часы, заметив, как много мы уже потратили времени на болтовню.

— Ты смотри, что творится!

В стену с грохотом ударяет дверь. На кафедру шумно заваливается философ Анна Михайловна.

— Они уже чаи с плюшками попивают! Парочка.

Преподша смеётся. Профессор медленно ставит чашку на стол. И просит Анну Михайловну выйти в коридор. Мои щёки привычно розовеют. Я от стыда не знаю, куда себя деть, и просто прячу свою еду и даже крошки быстренько сметаю со стола. Зарывшись носом в книжку, слежу, как расплываются строчки.

— Итак, на чём мы остановились?

Поправляя брюки, садится рядом со мной Роман Романович.

— На психологии отношений главных героев.

— Точно, отношения — это всегда сложно.

Профессор резко переворачивает страницы, создавая ветер и шум, а на кафедру возвращается притихшая Пыльникова. Не знаю, что он там ей сказал, но она даже не смотрит в мою сторону.

5. Глава 5. Нельзя позволять ничего такого.

Сегодня ночью я едва не умерла, мне было нечем дышать. Вначале я подумала, что мать забыла открыть окно в комнате, а потом почувствовала тяжесть на груди и давление на шее.