– Это, несомненно, так, – не стал спорить Лиховцев, – но я некоторым образом юрист и мог бы быть полезен при расследовании.

– В самом деле, – задумался на секунду Гаупт, – впрочем, вы как приятель подозреваемого лицо заинтересованное. Нет, вы не можете вести расследование!

– Тогда позвольте мне быть его адвокатом.

– Адвокат бывает в суде, а сейчас до него далеко.

– Но все же, отчего вы решили, что Будищев со Шматовым вообще причастны к этому происшествию?

– На него указал командир звена Хитров.

– Ну, это еще ни о чем не говорит. Всем известно, что ефрейтор терпеть его не может.

– Ладно, но Будищев однажды избил Погорелова.

– Да вашего писаря, если хотите знать, вся рота дружно ненавидела, – снова вмешался Штерн. – Редкостная он был гнида! Царство ему небесное.

– Помолчи, Николай, – одернул его Лиховцев и снова обратился к офицеру: – А вот это, к сожалению, правда. Покойный и впрямь был не слишком приятный человек.

– Не спорю, однако же прочие его просто ненавидели, а вот ваш протеже ему нос расквасил! Кстати, вы в курсе за что?

– Ну, разумеется, из-за дамы, – снова подал голос Николаша.

– Вероятнее всего, из-за хозяйки дома, – перебил его Алексей. – Но она вряд ли послужила бы причиной убийства.

– Отчего так?

– Ну, как вам сказать… Ганна – женщина, несомненно, красивая, но нельзя сказать, чтобы слишком добродетельная. За таких не убивают.

– Много вы понимаете, – покачал головой штабс-капитан. – Ну, ладно, я понимаю ваши резоны. Но поскольку вы грубо нарушили дисциплину, явившись ко мне напрямую, то наказания вам не избежать! Садитесь сюда и извольте переписать набело эту записку для полковника Буссе. Не знаю, убил ли ваш приятель Погорелова или нет, но обязанности писаря пока что придется исполнять вам.

– Слушаю, ваше благородие!

Закончив с вольноперами, Гаупт направился к сараю, ставшему волею судьбы моргом. Приложив к носу надушенный платок, чтобы избежать неприятного запаха, штабс-капитан вошел внутрь. Посреди импровизированной прозекторской стоял стол, на котором лежало то, что некогда было человеком. Судя по всему, младший полковой врач уже закончил.

– Что у вас, Александр Викторович? – спросил у него штабс-капитан.

– Ничего интересного, – пожал плечами эскулап. – Если не считать непредусмотренного природой пролома в виске, ваш бывший писарь был на редкость здоровым индивидом.

– Что же послужило причиной оного пролома?

– Трудно сказать, некий тупой твердый предмет.

– Тупой?

– Ну, да. Возможно, он ударился обо что-нибудь твердое при падении в колодец.

– Но какая нелегкая потянула его к этому проклятому колодцу?

– Все, что могу сказать, – пожал плечами Соколов, – что Погорелов был мертвецки пьян.

– То есть?

– В нем водки было – быка хватит свалить. Причем не просто водки, а ядреного деревенского самогона. Вероятно, захотел пить, стал доставать ведро, да и полетел вниз. При падении разбил голову.

– А потом захлебнулся?

– Нет, легкие чистые. Очевидно, смерть была мгновенной.

– Какие-нибудь еще повреждения?

– Ничего, чтобы не могло быть следствием падения.

– Его могли избить и бросить в колодец?

– Могли-то могли, но если вы про Будищева, то…

– Что?

– Просто я как-то был свидетелем, как он на спор ломал ребром ладони довольно толстые жерди. Причем я проверял, они не были надломлены или подпилены. Так что если бы это было его рук дело, то повреждений нашлось не в пример больше.

– Вы уверены?

– Владимир Васильевич, помилуйте, ну как тут можно быть в чем то уверенным?!

– Хорошо, но могло быть так, что некто ударил Погорелова этим самым «твердым тупым предметом» по голове, пробил ему череп, а потом кинул в колодец?