Он бы, наверное, просто отменил сегодняшнее занятие и разогнал бы всех нахрен по домам. Скинул бы ссылку на ту новость про школьного стрелка в чат – и пусть сами делают выводы.

Или попытался бы провести занятие как обычно, не прерываясь на этот, будь он хоть сто раз нужным, разговор.

Чтобы не корить себя потом: «Накаркал!»

…Но он не знает. Он пока только чувствует смутное беспокойство – в мигании ламп, в лёгком запахе гари, еле слышных за шумом вентиляции голосах в квестовой зоне… И это беспокойство неосознанно заставляет говорить горячее.

Хотя кто его разберёт. Может, этот разговор – единственное, что имеет смысл на сегодняшнем занятии.

Единственное, ради чего все они здесь собрались.

Кир не знает. Ещё пока ничего не знает.

И никто в тире даже не догадывается, что случится после того, как он замолчит.

Ползанятия проходят как обычно – разминка, стойки, стрельба, беготня с таймером. Только Глебка поглядывает в её сторону чаще обычного и порывается что-то сказать, но всё никак не соберётся с духом.

Но… это скорее приятно. И хочется стрелять ещё точнее, быстрее, результативнее. Чтобы он видел!

А потом всё летит кувырком. Кир внезапно командует убрать оружие и начинает речь о вещах… странных. Даже неприятных.

Стрелять в людей? Нет, ну он что, совсем ку-ку?! С чего вообще Кир поднял эту тему… Подумаешь, мишени!

Мишени – это ведь просто бумажки!

А практическая стрельба – просто спорт. Интересный, классный, экзотичный спорт.

Не больше и не меньше, не сложнее и не проще.

Почему Кир говорит так, будто всё это для него – что-то очень-очень личное? Что за тень пробегает в его взгляде?

«В таких условиях… твой выстрел породит кровавую бойню».

…А потом мир раскалывается сиреной на куски, и ноги Дашке отказывают. Вот так по-глупому – только что стояла, а уже сидит на полу.

И, как будто этого мало, свет гаснет, а спустя секунду по ногам ударяет грохот. А за ним – в уши вкручивается страшная, ватная тишина.

Вдох-выдох. Вдох-выдох. Собственное дыхание в этой тишине кажется ужасно шумным и… чужим. Темнота залепляет глаза, и главное сейчас – не думать, не думать о том, что же в ней прячется.

«Соберись! У тебя в руках пистолет и вокруг ещё пятеро вооружённых людей! Ната! Глеб!»

Но темнота отнимает не только зрение. Вот и пистолет уже кажется чем-то эфемерным, и…

Кто-то – вроде бы Глеб, спасибо ему за это, – зажигает фонарик, и дышать становится чуточку легче. Второй луч, третий… Не выпуская пистолета из правой руки (кажется, пальцы свело судорогой, и они уже никогда не разожмутся), левой Дашка с трудом вытаскивает из заднего кармана джинсов телефон и тоже включает на нём фонарик-вспышку.

Дышим, просто дышим… Несмотря на то, что со дна сознания всплывает понимание, что случилось что-то очень-очень фиговое.

Дашка – дитя современного мира. Со всеми его тревожными новостными заголовками, стратегическими прогнозами и «напряжённой мировой обстановкой». И неужели сейчас, вот прямо сейчас…

Наверное, эта же мысль сейчас настигает каждого из тех, кто замер посреди тира.

И думать о случившемся ещё страшнее, чем вглядываться в темноту за пределом шестиугольника из огоньков фонарей.

Вдох-выдох. Вдох-выдох.

– Т-темнота – друг молодёжи, – назло себе (и темноте, и мыслям) выдавливает Дашка.

Тишина бьёт по ушам ещё хуже, чем сирена.

Тишина и темнота, прорезанная шестью неуверенными лучами. Пять телефонных и один – помощнее – от фонарика Глеба.

Слава никогда не создавал себе специально имидж человека, которого невозможно удивить. Само как-то получалось. Может, потому что знает, насколько хреново всё иногда идёт – на ровном месте, без предупреждений и предзнаменований?