– Святая простота! Да ты мне скажи: чего! Я буду ждать, бегом побегу! Обеда? Тележки с навозом? Очередного калеки, который без закладки не вытрет себе соплей? Нашего чердака, где дует из всех щелей?

– А чего дует-то? Я ж вроде заделал! – удивился Ул.

– Почему так нельзя шнырить, чтобы и самому хорошо было? – захлебываясь, продолжал Родион. – Все хорошее только для какого-нибудь Васи, которого мама вовремя не абортировала. Открой глаза, Ул! Что нас ждет? Меня? Тебя? Сам посмотри – сколько в ШНыре молодняка! А стариков сколько? Один Меркурий! А где остальные? Или ушли, или перебиты!

Ул хмыкнул.

– Ну ты, чудо, былиин! Удивил! А ты хочешь в девяносто лет в своей кровати умереть? От ужаса, что доктор забыл принести таблеточку?

– Да плевать мне, где я подохну! Я смерти не боюсь! – Родион ударил себя кулаком по ладони. – Я думал, если превзойду всех шныров – мне будет легче, новый этап какой-то, радость! А мне с каждым днем тяжелее! В сто раз паршивее, чем до первого нырка! С закрытыми глазами это вижу! Встал на рассвете – темно, сыро, погано! Потащился в пегасню! Ныряешь, копаешь, возвращаешься! Да я ненавижу уже этот ШНыр и эту двушку!

– Ну дак, ясное дело! Романтика закончилась, и началась рутина… Вспомни: ты на снегу спал, дождевых червей ел, сырую рыбу. А полеты без седла? Да тебя в историю впендрючивать можно, только учебников жалко! – ободряюще сказал Ул.

Родион плюнул в сугроб и стал смотреть, как плевок, желтея, медленно замерзает. Ул тоже смотрел на него же: казалось, этот плевок самое интересное, что есть в ШНыре.

– Горел, горел и – перегорел. А теперь я разряжаю вечером шнеппер и прячу его подальше, чтобы не выстрелить себе в голову. А когда несусь на пеге, боюсь смотреть вниз, потому что мне хочется прыгнуть!

– Кавалерия говорит: пока мы что-то делаем, хотя бы и через боль, цел наш кораблик! – сказал Ул.

Родион отозвался, что ему все эти бредни до одного места. Достало! Если кому-то нравится быть мазохистом – милости просим. А с него хватит.

– Ты не высыпаешься. Держись! Это нормально!

– Что нормально? – захрипел Родион. – Это у тебя нормально! Не так уж ты и мучаешься, потому что у тебя Яра твоя есть! Третесь носами, как лошади, шарахаетесь по кустикам, вот вам и хорошо! Устроили тут мексиканские страсти в этом паршивом холодильнике!

– Ну дела, былиин! И что ты советуешь? Бросить Яру, чтобы тебе легче было?

– Да не надо никого бросать! Мне легче не станет. Но вот вгонят ей когда-нибудь болт в глаз – посмотрим, как ты запоешь! Это я не потому, что смерти ей желаю, а чтобы ты понял – каково это, когда вообще никаких радостей!

– А вот сейчас я бы тебе врезал, – сказал Ул задумчиво.

– Ну так врежь! Что сидишь? Врежь! Что, зассал?! – крикнул Родион и бросился на него.

Схватка была очень короткой. Когда Макар привстал, чтобы ничего не пропустить, Родион уже лежал на снегу, уткнувшись в него лицом, а Ул сидел у него на спине и держал его руку.

– Отпусти! – прорычал Родион. – Я тебя убью! Отпусти!

– Тихо, – миролюбиво сказал Ул. – Тихо! Может, ты и резче, и ножи лучше метаешь, и маскируешься отлично, но я же медвежонок! Пока я тебя держу, ты не рыпнешься!

С минуту Родион рвался, пытаясь освободиться, потом понял, что это бесполезно, и устало сказал:

– Все. Слез с меня! Я в порядке!

Ул выпустил его руку и слез со спины. Родион поднялся, отряхивая колени. Лицо у него было желтоватым. Он зло, как волк, скалился.

– А все-таки плохо, что ты мне не врезал! – сказал Родион.

Он не шутил. Кажется, всерьез жалел об этом.

Некоторое время оба молчали. Макар уже начинал мерзнуть в сугробе, не зная, что делать: отползать или не отползать. Но тут Родион опять заговорил, горячо и быстро: