Ситуация после Смутного времени представляет собой некоторый баланс разрушительных и созидательных тенденций. Кто может оспорить тот факт, что многие разрушительные тенденции Смутного времени так и не повернуты вспять? Ведь до сих пор периферийные осколки империи сдаются геополитическим конкурентам, продолжается демографическая катастрофа, продолжается деиндустриализация России, в экономике воспроизводится модель «ловушки Тэйлора». Эта «стагнация коллапса» объективно выгодна некоторым зарубежным державам, а внутри России – лишь узкой прослойке собственников, не сопрягающих свое будущее с реальным подъемом национального хозяйства. Где-то должна быть точка остановки. И эта точка очертит водораздел между смутой и новой стабильной системой – его-то и называют моментом «великого перелома».

Для Сталина перелом выражался в том, что он избавился от политических конкурентов, что он преодолел оппонирующие тенденции (левый и правый уклоны), выстроил четко работающую систему госаппарата. Для Путина перелом выражается в том, что он также избавился от политических конкурентов, представленных крупными олигархами (Березовский, Гусинский, Ходорковский), преодолел сопротивление внутриаппаратных «уклонов» (Волошин, Касьянов), выстроил во фрунт оставшихся олигархов, партийных политиков и управленцев. Обычно в качестве контраргументов приводят ту самую деиндустриализацию и «пораженчество», о которых я упомянул выше. Добавляют и труднооспоримый аргумент, что у Сталина в 20-е годы не было такой благоприятной внешней конъюнктуры, таких удачных обстоятельств как «цены на нефть» и т. д. Вроде бы справедливые замечания. Однако сама феноменология путинских «реформ», так же как и политика Сталина во время НЭПа, свидетельствует об их половинчатом, непоследовательном характере: захлебнувшаяся административная реформа, преисполненная испуга перед самой собой монетизация, сохранение статус-кво в большинстве отраслей экономики – все это говорит о том, что для Путина центр тяжести реальной политики находится не в этих вещах.

Главное содержание современной политики – формирование новой картины баланса крупных финансовых и политических группировок. Так же и для Сталина главным были не конкретные механизмы, оттачивающие социально-экономическую систему НЭПа, а выстраивание разумной кадровой политики в верхах государственного аппарата, подготовка условий для установления безоговорочной единоличной власти в партии и далее, уже как знак этого установления, – полного отбрасывания НЭПа. Речь идет не о бирюльках, речь идет о создании прочной конфигурации власти – этим и занят был Сталин во второй половине 20-х годов, и Путин в первые пять лет XXI столетия. Многие критики Путина не видят этого политического измерения потому, что оно полностью укладывается в фигуры «передела собственности» и контролируемого перетекания активов. Политическое покрыто финансовоюридической оболочкой, авторитарное начало завуалировано в либерально-консервативный флер, власть говорит на «превращенном» языке.

Но уже в «национальных проектах», недавно объявленных Путиным приоритетом государственного развития, мне видится аналог первого пятилетнего плана, принятого командой Сталина в 1929 году. Хотя по всем меркам масштабы «нацпроектов» и являются пока чересчур скромными. Однако «год великого перелома» еще не завершился. В 29-м его увенчал «новый курс» с отказом от НЭПа и с упором на строительство социализма в отдельно взятой стране. В логике этого сценария нам сейчас следует ждать объявления «нового курса», который наполнит идею «национальных проектов» не только социально-экономическим, но и символическим содержанием. Возможно, «нацпроекты» – лишь первый пробный шар на пути к повороту курса. Доктрина же построения максимально открытой экономики Г. Грефа будет отброшена прочь ввиду ее явной неадекватности реалиям.