Граница частной инициативы в этой области проходит там, где используемые, внедряемые нормы и практики явно и грубо противоречат основному законодательству. В таких случаях необходимо применять принуждение, вплоть до силового, против таких практик и игнорировать их результат ы. В случаях менее жестких и принципиальных конфликтов (противоречие решений нормам гражданского или коммерческого права, если оно не оспаривается сторонами спора, не говоря уже о конфликте с подзаконными актами) может стать предметом спокойного и длительного урегулирования и даже компромисса.

Далее, в главе «Приватизация семьи и частной жизни», мы коснемся проблемы некоторых новых составов преступления, не требующих доказательств и исключающих, по сути, презумпцию невиновности. Понятно, что для того чтобы оставалась хотя бы гипотетическая возможность построить нормальное правовое государство, необходимо исключить такие составы преступлений и из законодательства, и из правоприменения. Более того, признание виновными людей на основании таких составов (даже в прошлом и как бы по действовавшему закону), по нашему мнению, – очевидное основание для импичмента судьи (с использованием Нюрнбергского прецедента).

Также недействительными должны признаваться любые приговоры, обоснование которых рушится без признания вины. Последнее иногда дополняют как бы более «убедительно-правдоподобной» процедурой – «проверкой показаний на месте преступления». Если у следствия есть заданная цель получить возможно более убедительную версию признательных показаний, это действие вырождается в постановку преступного спектакля. Такой спектакль сравнительно трудоемок, однако вполне реализуем по результатам применения специальных мер – от лишения сна до обещания наркотиков и т. п. В качестве переходной меры для отучения правоохранителей, судей и общества от терпимости (если не привязанности) к признанию следует официально обозначить такой тип показаний, как «самооговор», исключив термин «признание».

При этом мы признаем один единственный тип ситуации, при которой выбивание по сути показаний с санкции суда есть, безусловно, меньшее зло. Речь идет о ситуации «тикающей бомбы». В этой ситуации задержанный (арестованный) подозреваемый дает показания против оставшихся на воле и, косвенно, против себя самого. В случае если на основании показаний обнаружены средства, не просто позволявшие подозреваемым кого-то убить, но и доказательства имевшего место процесса подготовки убийства, последние принимаются судом. Естественно. если кроме оружия и взрывчатки обнаружены доказательства злого умысла, преступного плана и преступной организации (впрочем, злой умысел доказывает сама планомерность подготовки).

Тогда полученные столь «традиционным» путем показания должны расцениваться как серьезное смягчающее вину обстоятельство. При этом в деле против задержанных они сами по себе не играют большой роли (то есть очевидно, что на основании только таких показаний приговор вынесен быть не может).

Заявления о том, что «да, я убил и горжусь этим», которые иногда можно услышать от террористов[82], в определенных и строго ограниченных обстоятельствах должны приниматься. Но именно как дополнительное основание для определения преступления как совершенного или готовившегося при отягчающих вину обстоятельствах, но не в качестве единственного основания для обвинения.

Размывание границы сначала между аморальным и достойным, а затем и между законным и преступным (Walsh, Joslyn, 2010), делает процедуру принятия судебных решений в цивилизованных странах все более похожей на решения, принятые в исламистском Иране на основании так называемого «судейского видения» («судейского знания»)