Теперь, главное, заручиться поддержкой матери, чтобы отец не остервенел, не набросился на него с кулаками, не устроил скандал. Хотя бывает и так, что отец покричит-покричит, да и согласится. На новогодние каникулы к тете на два дня отпускал. Потом порол, правда, «дурь вышибал»… Но отпустил же! А к порке Митя привык. Ничего особенного. Не страшнее ста пятидесяти отжиманий или бега по мокрой грязной земле босиком, когда все спят, спит весь мир в теплых уютных постельках, и только он, маленький, мокрый, замерзший со сна, бегает и бегает по ледяному асфальту, сбивая ноги, разбрызгивая лужи, попадая то в бензиновые подтеки, то в собачье дерьмо, бегает и представляет, как когда-нибудь он будет это вспоминать, зная, где начинался его звездный путь – вот в этом стареньком дворике, заросшем тополями с обрубленными головами, заставленным машинами, среди которых нет их машины, она давно сломалась и вросла в землю на пустыре, где осенью началась стройка, во дворике, из которого он когда-нибудь обязательно уйдет в другую жизнь, где у него все будет – и самые лучшие женщины, и много, очень много денег, и слава, и прекрасная светлая мастерская, где он будет лепить сколько душе угодно – после концертов на самых лучших сценах мира. И конечно, в этой мастерской будет место и для бати. Или даже – нет, лучше батина мастерская будет рядом, смежная. Они же привыкли всегда жить в соседних комнатах. Вот и будет когда-нибудь у отца мастерская рядом с Митей. И отец наконец получит возможность слепить и изваять все, что он задумывал за жизнь. И все поймут, какого скульптора они столько лет отрицали и унижали, какого большого художника не принимали! Отец еще всем покажет!

Митя, взволнованный разговором с Ниной Георгиевной, быстро шел домой и не заметил, что идет за Элей. Только когда он ее перегнал, то словно очнулся, обернулся, засмеялся:

– Элька! Я тебя не увидел!

– Привет…

Когда она говорит «привет» таким голосом, то кажется, что она так много ему сказала, все, что он не решается спросить и о чем даже не хочет думать! Митя стал рыться в сумке.

– Подожди, пожалуйста, сейчас…

– Ты что-то забыл в музыкалке? – засмеялась Эля.

Ну почему она так светится, особенно когда улыбается? Митя засмотрелся на девочку, потом спохватился и снова стал рыться в сумке.

– Да черт, где она… А, вот! – Он достал маленькую шоколадку, которую еще перед ансамблем купил в автомате в фойе музыкалки. Как раз думал, вдруг встретит Элю… По рублю копил со сдачи в магазине, когда мать посылала его за хлебом. – Будешь? – как можно небрежнее спросил он.

– Давай, спасибо… – довольно равнодушно сказала девочка, как-то сама осеклась и вдруг резко поменяла тон. – Как раз такую люблю, спасибо!

Митя хотел задуматься, почему она заговорила по-другому, но не успел. Он увидел, как распахнулась короткая кожаная красная курточка Эли, под ней приподнялась легкая белая рубашка, застегнутая на три пуговки, и так красиво, волнительно обозначилась нежная круглая грудь… Митя засмотрелся. В голове у него затикало, внизу живота тоже. Вот о чем так грубо иногда спрашивает отец, вот что он имеет в виду, когда интересуется, как реагирует его тело на Элю… Вот так и реагирует… Довольно неловкая ситуация, как ему теперь себя вести, непонятно… Эля понимает, как ему нехорошо? Точнее, как хорошо…

Митя совсем растерялся, заговорил о чем-то, не соображая, что говорит, засмеялся, отвернулся, хотел уйти, потом положил руку на Элино плечо, то, которое было рядом, тут же отдернул руку, потому что это совсем ему не помогло, да и что она подумает… Теперь уже жгло и тикало во всем теле, смеялась и пела душа, Митя напевал вместе с ней, все подряд, ноги приплясывали, руки показывали что-то большое и не имеющее формы, и трудно было дышать.