В марте 1938 года направлен по партийному набору на учебу в высшую школу НКВД. Заканчивает специальные ускоренные курсы в Школе особого назначения, готовящей кадры для высшей разведки…»

– Хорошая анкета! Чистая! – пробормотал Берия.

И задал простой вопрос:

– Ну что, курсант, тебе здесь интересно?

И моментально увидел реакцию живого человека, который, видимо, ждал какого угодно вопроса о родителях, о партии. А тут… Но Фитин собрался и ответил коротко:

– Конечно, товарищ народный комиссар! – и помолчав, добавил: – Очень…

Они поговорили еще о том, куда курсант готовится, как дается язык, хватает ли еды, умеет ли он писать статьи. И в ходе этого разговора, который поддерживали то начальник школы, то начальник ИНО, Берии стало ясно, что в школе действительно собраны способные, а главное – преданные делу люди.

Прощаясь с Владимиром Харитоновичем Шармазанашвили, довольный Берия сказал Деканозову:

– Ты вот что, возьми этого парня после окончания стажером в пятый отдел Главного управления государственной безопасности. Надо его посмотреть…

Возвращались в Москву, когда уже начало вечереть. Сидя на заднем сиденье, Лаврентий Павлович думал об увиденном:

«Какая разница в людях. Вот эти – Блюмкин, Бокий, Трилиссер, да и Менжинский, Ягода… Все эти революционеры… Накипь, поднятая революцией, пена. Грамоты – ноль, а амбиции выше крыши. И что они умеют, кроме как плести интриги, делать заговоры?

На смену им придет новое поколение. Чистые, ясные, готовые выполнить любое задание, не колеблясь. Преданные партии. А эти… Вот Люшков бежал к японцам. Все продал, всех сдал. И где его революционная сознательность? И таких Люшковых, затаившихся, – сколько?

Лучше перебдеть, чем недобдеть! А оставь их на свободе – они начнут тут же плести заговоры, интриги, готовить убийства. Чем они и занимались до революции, в революцию, всю Гражданскую войну. Вот Фриновский, зам Ежова, в Гражданскую как сражался! А здесь притух, а главное – протух как человек. Подговаривал Николая на убийство… Как таких оставлять? Надо чистить…

А таких много. Ой как много! Погрязших… Хоть Коба и не особо блюдет нравственность, не считает большим грехом, например, плотскую любовь, да и выпивку, но когда уж совсем переходят все грани…»

Берия вспомнил присланное Сталиным покаянное письмо Ежова.

«Да, а самая верхушка как себя ведет? Старый революционер, близкий друг Кобы, секретарь ЦИК Авель Енукидзе до чего дошел! Был в ссылках, семь раз его арестовывали царские жандармы. Из простой ведь семьи. Сменил арестантскую робу на кремлевский кабинет и буквально погряз в роскоши и разврате. Вместе с Калининым не вылезают из Большого театра. Нередко наведываются туда на репетициях. Приглянувшуюся балеринку вызывают к себе в ЦИК. Договариваются. И после выступлений понравившихся артисток везут в кабинеты. Говорят, что те скидывают балетные пачки и нагие исполняют фуэте на письменном столе…

Енукидзе – тот подбирал любовниц все моложе и моложе. Дошел до десятилетних девочек. Развращал их если не физически, то морально. Создал своеобразный гарем. И все ему сходило с рук. До тех пор пока он не пошел против самого Хозяина. Вступился за Зиновьева-Радомысльского Овсей-Гершен Ароновича и за Каменева-Розенфельда Льва Борисовича».

Берия обычно про себя называл людей по их настоящим фамилиям и именам, а не по придуманным революционерами псевдонимами, потому что считал, что настоящие, данные при рождении имя и фамилия более правильно и точно выражают суть человека, нежели принятая им для маскировки подпольная кличка.