– Альберто… Черт… Ты что вытворяешь? – Голос звучал ниоткуда, слабый, не мужской и не женский.

– Бобби, я привел Холлис Генри из «Ночного дозора».

– Альберто…

Тонкий голос не знал, что сказать.

– Простите, – вмешалась Холлис, возвращая Альберто шлем. – Я не хотела мешать. Просто Альберто знакомил меня со своим искусством, объяснял, как важно твое участие, вот я и…

Зеленая дверь заскрежетала и приотворилась. В щели возникли белокурая челка и небесно-голубой глаз. И эта детскость выглядела почему-то не комичной, а страшной.

– Холлис Генри, – проговорил Чомбо уже нормальным, мужским голосом, и голова показалась целиком.

Как у Инчмейла, у Бобби настоящий, архаический рокерский нос. Полноценный рубильник в стиле Таунзенда и Муна[13] – из тех, что раздражали Холлис в мужчинах, не ставших музыкантами, поскольку выглядели показными. Как будто их отрастили, чтобы смахивать на рок-музыкантов. А главное, все они – бухгалтеры, рентгенологи, кто там еще, – обязательным приложением к солидному шнобелю носили длинные челки. Наверное, все дело в парикмахерах; видя роковый меганос, они делают стрижку в соответствии с исторической традицией. Или глубинные парикмахерские инстинкты требуют закрыть левый глаз клиента тяжелой косой челкой из простого чувства гармонии.

Впрочем, невыразительный подбородок Чомбо действительно требовал некоего противовеса.

– Привет. – Холлис протянула руку и пожала холодную безвольную ладонь, которая словно норовила тихонько выскользнуть.

– Не ждал, – отвечал Бобби, приоткрывая дверь еще на пару дюймов.

Холлис вошла – и увидела неожиданно большое пространство. Ей вспомнились олимпийские бассейны и крытые теннисные корты. Лампы – по крайней мере в центральной части – тоже были яркими, как в бассейне: полусферы фасетчатого промышленного стекла. Бетонный пол покрывала какая-то приятная серая краска. В таких помещениях строят декорации, изготавливают реквизит или снимают второстепенные сцены.

Однако то, что создавалось здесь – возможно, нечто очень большое, – нельзя было увидеть невооруженным глазом. Серый пол был расчерчен на квадраты по двухметровой сетке, линиями из белого порошка – скорее всего, при помощи машинки, какими наносят разметку на стадионах. У дальней стены была прислонена как раз такая машинка – зеленая, на одном колесе. Линии вроде бы шли не параллельно стенам, и Холлис отметила про себя, что об этом надо будет спросить. В середине освещенного пространства стояли два серых раскладных стола по двадцать футов каждый, офисные кресла Aeron и тележки с компьютерами. Все это выглядело как рабочее помещение человек на двадцать, однако здесь не было никого, кроме носатого Бобби.

Холлис повернулась к нему. На Бобби была ядовито-зеленая тенниска Lacoste, узкие белые джинсы и черные парусиновые кеды с необычно длинными заостренными носами. С виду она дала бы ему лет тридцать. Одежда выглядела намного чище хозяина: джинсы без единого пятнышка, тенниска отглажена, а вот самому Бобби не помешал бы душ.

– Извини, что без приглашения. Очень хотела познакомиться.

– Значит, Холлис Генри. – Бобби держал руки в передних карманах джинсов. Похоже, засунуть их туда стоило определенных усилий.

– Да, – сказала она.

– Альберто, зачем ты ее привел? – недовольно спросил Бобби.

– Думал сделать тебе приятное. – Альберто подошел к одному из серых столов положить лэптоп и шлем.

На полу по другую сторону стола яркой оранжевой изолентой было изображено что-то, похожее на детский рисунок космической ракеты. Если Холлис верно оценила размеры сетки, контур протянулся на добрых пятнадцать метров. Внутри белые линии были тщательно стерты.