Церемония прошла просто. Они спели несколько подобающих случаю псалмов. Викинг закрыл глаза, сжимая руку Алисы. Почувствовал, как слезы стекают по лицу и по шее за воротник.

Свободы мы хотим, чтоб сохранить себя,

Свободы той, что движет созиданье,

Что есть не пустота, но почва для мечты,

Земля, где все цветы пускают корни…

Пока под высоким потолком звучали звуки псалма, он погрузился в воспоминания. Белое платье в синий горошек – его самое первое воспоминание о ней, это было в его день рождения, ему исполнилось два – сколько же лет было ей?

Но всё же стены высятся меж нами,

Решётки прутья разделяют нас,

Тюрьма наша построена из страха.
Оковами нам служит наше Я.

Какая тюрьма была у Карин?

В шестнадцать лет она вышла замуж за Густава, своего кузена, который был на двадцать один год старше. Сам Викинг уже родился, его крестили одновременно с венчанием.

Суди нас, Господи, пошли свою нам милость,
В твоём прощении свободу мы найдём[2].

Какая свобода у нее была?

Какая-то наверняка была. Она окончила университет, начала работать в социальной службе в муниципалитете Стентрэска и со временем стала заместителем начальника отдела социальной защиты. Сыновей она любила безгранично, никогда не проявляла ни малейшей горечи. Это уже само по себе что-то говорит о ее жизни…

Алиса толкнула его в бок, кивнула на микрофон, стоящий перед гробом.

Ожидалось, что он что-то скажет.

Она протянула ему платок, он вытер слезы, откашлялся и подошел к штативу с микрофоном. Оглядел собравшихся. Их было немного. На приглашение похоронного бюро откликнулось человек тридцать. Ограничения, связанные с ковидом, уже частично сократились, но многие пожилые люди по-прежнему осторожничали. В задних рядах он заметил несколько коллег мамы по работе, увидел, как неудержимо рыдает Элин на плече у Шамари. Роланд Ларссон, который в течение нескольких месяцев после развода снимал у Карин комнату, сидел и смотрел на свои руки.

Боже правый, как же он справится с этой задачей?

Викинг сделал глубокий вдох.

– Я имел счастье видеть рядом свою маму Карин в течение шестидесяти лет, – сказал он и заплакал.

Да что ж такое, возьми себя в руки, мужик!

Он откашлялся, высморкался в Алисин платок. На самом деле он набросал несколько строк на бумажке, но теперь не знал, в каком кармане искать.

– У нее самой никогда не было мамы, – проговорил он. – Ее мама умерла, когда Карин не исполнилось еще и двух лет. Ее воспитала Агнес, и со мной она тоже сидела, когда я был маленьким. Что бы ни говорили о моей бабушке, но характер у нее был далеко не ангельский…

Сив Юханссон, сидевшая позади Алисы, усмехнулась и закивала, ее дочь Сусанна шумно высморкалась.

Ему вспомнилось, как они с Агнес гуляли в весеннем лесу – громкое и грустное пение птицы. «Слышишь, мальчуган, это пеночка. Своей песней она прославляет Бога».

Он попытался расслабиться, выпрямил плечи, запустил руку в карман пиджака. А вот и бумажка. Расправив ее, он откашлялся и прочел:

– Мама была ребенком послевоенного времени. Она всегда говорила, что родилась в новое время, исполненное надежд на будущее. И она многого достигла в жизни, из отрезанного от мира Лонгвикена добралась до университета в Умео, но не было для нее ничего важнее нас, сыновей – меня и Свена. Его сегодня здесь нет, как вы, вероятно заметили. Мы с ним попрощались с мамой вчера.

Юсефин громко заплакала.

– А теперь она у Бога, – сказал Викинг. – Она была совершенно уверена, что попадет на небо, стало быть, так оно и есть.

Он засунул бумажку обратно в карман, закрыл глаза и сложил руки.