Но даже мысль о греховном прошлом Уолерана не сильно повлиял на мнение о нем Филипа. В конце концов, Уолеран – священник, не монах. Целомудрие всегда являлось обязательной частью монашеской жизни, но в отношении священников это требование было не столь строгим. Епископы сплошь и рядом заводили любовниц, а приходские священники – экономок. В качестве запрета на порочные мысли целибат для священников был чересчур суровым, чтобы ему следовали. Если Господь не прощает похотливых священников, очень немногие из слуг Божьих могут рассчитывать на место в раю.

Когда Филип преодолел следующий подъем, вновь показался Кингсбридж. Над всей округой возвышалась массивная церковь с закругленными арками и узкими окнами в толстых стенах, а неподалеку располагалась деревушка. Обращенная к Филипу западная сторона церкви имела две невысокие башни, одна из которых разрушилась во время грозы еще четыре года назад. До сих пор ее не удосужились восстановить, и фасад представлял собой постыдное зрелище. Это всегда раздражало Филипа, ибо груда камней у входа в храм стала позорным напоминанием о падении моральных устоев обитателей монастыря. Построенные из того же светлого известняка монастырские здания группками стояли вокруг церкви, словно заговорщики у трона. За низкой стеной, окружавшей монастырь, были разбросаны глинобитные домишки с крытыми соломой крышами, в которых жили крестьяне, обрабатывавшие близлежащие поля, да слуги монахов. Узенькая, беспокойная речка, что пересекала юго-западную часть поселка, обеспечивала монастырь свежей водой.

Переправляясь через речку по старому деревянному мосту, Филип почувствовал раздражение. Кингсбридж был позором святой Церкви и монашества, но он ничего не мог с этим поделать; злость и бессилие вызывали у него желудочные колики.

Мост являлся собственностью монастыря, и за проезд по нему взималась пошлина. Когда под тяжестью Филипа и его лошади заскрипели доски, из будки на противоположном берегу показался старенький монах и заковылял к мосту, чтобы убрать служившую заграждением ивовую ветвь. Он узнал Филипа и помахал ему рукой. Заметив, что старик хромает, Филип спросил:

– Что у тебя с ногами, брат Поль?

– Обморозил. Теперь до весны буду мучиться.

Филип увидел, что на нем были одни сандалии, надетые на босу ногу. И хотя Поль выглядел еще довольно крепким, в таком почтенном возрасте негоже проводить целый день на морозе.

– Ты бы развел огонь…

– Я бы рад, – с тоской в голосе сказал Поль, – да брат Ремигиус говорит, что дрова обойдутся дороже, чем приносит сбор пошлины.

– Сколько же тебе платят за проезд по мосту?

– Пенс за лошадь и по фартингу с человека.

– А многие пользуются мостом?

– О да, очень многие.

– Тогда почему монастырь не может найти средств на покупку дров?

– Так ведь монахи-то не платят, как и их слуги, и местные жители. Хорошо, коли сюда доберется странствующий рыцарь или бродячий ремесленник. Вот в праздники, когда послушать службу в соборе приходят люди со всей округи, мы набираем много фартингов.

– Тогда, мне кажется, разумнее собирать пошлину только по праздникам. И денег бы хватило на дрова.

Поль забеспокоился.

– Прошу тебя, не говори ничего Ремигиусу. Если он узнает, что я жаловался, он рассердится.

– Будь спокоен, – сказал Филип и поспешил проехать, чтобы Поль не увидел выражения его лица. Подобная глупость выводила его из себя. Всю свою жизнь Поль отдал служению Богу и монастырю, и вот теперь, на закате лет, его заставляют страдать от боли и холода ради одного-двух фартингов в день. Это было не просто жестоко, но расточительно, ведь такой терпеливый старик, как Поль, мог бы заниматься производительным трудом – к примеру, выращивать кур – и приносить монастырю гораздо больший доход, чем несколько фартингов. Но приор Кингсбриджа был слишком стар и немощен, чтобы видеть все это, и кажется, немногим лучше оказался его помощник Ремигиус. «Смертный грех, – думал Филип, – бессмысленно растрачивать человеческое и материальное богатство, дарованное не монастырю, но Богу набожными людьми».