В Торнхем-Холле не было ни крыльца, ни фойе или вестибюля, и поэтому сквозняки проникали в дом прямо через входную дверь. Широкие окна по обе стороны от двери дребезжали от ветра, но вокруг камина было достаточно тепло. Леди Тиннессе надела тонкое шелковое платье и, похоже, считала оскорбительным для своего дома, что миссис Данн накинула на плечи шаль, а одна из сестер Фелисити обулась в ботинки на меху. Я точно помню, какое место занимала в круге гостей: справа от камина, лицом к входной двери. По одну сторону от меня сидел зять Фелисити, а по другую университетская подруга. Всех рассадили так, чтобы пожилые люди оказались ближе к огню, и между университетской подругой и камином располагались престарелый бригадир, жена престарелого бригадира и миссис Данн, а леди Тиннессе и пожилые супруги из Эрбриджа сидели напротив них. Дети не спали – в другой половине залы, согреваемой электрическим радиатором, они играли со своими рождественскими подарками.

Фелисити раздала листы, на которых сверху были надписаны наши имена. Кажется, именно в этот момент я начала задавать себе вопросы: что мы тут делаем, зачем подвергаем себя экзамену, участвовать в котором не обязаны, почему жертвуем своим свободным временем ради теста на общую эрудицию, соревнуясь друг с другом в бессмысленном состязании? Зачем? Ради чего? Первым призом была маленькая бутылка виски, вторым – коробка шоколада. Наша покорность объяснялась силой характера всего лишь одной женщины. Никому и в голову не пришло отказаться, хотя старые дамы явно боялись провала и унижения, то есть что они, как странно выразилась Белл, не «справятся».

Фелисити заняла стул в самой дальней от камина точке круга, лицом к огню, и несколько секунд сидела между мужем и Львицей Эльзой. Потом встала и уже не вернулась на место; она внимательно наблюдала, как мы опустили взгляды к листам с вопросами. Высокая, крепко сбитая, но в то же время стройная, темноволосая женщина. Царственное лицо, густые черные волосы, едва заметный черный пушок над верхней губой, мини-юбка, вошедшая тогда в моду, но не очень подходящая таким высоким и крепким женщинам. У вас тридцать минут, сказала она, ровно полчаса, а максимальное число баллов – пятьдесят. Потом Фелисити пошла к детям, по дороге включив свет.

Часы показывали половину четвертого, но уже начало темнеть. Красный свет от камина был слишком слаб. Некоторые из участников состязания уже что-то писали, но я поступила так, как меня учили, – сначала прочла все вопросы. Все их я не помню, только первый и пятый. Первый звучал так: что такое жерминаль, брюмер и фруктидор и что у них общего? Думаю, второй вопрос имел отношение к архитектуре, третий – к сражениям Второй мировой войны, а четвертый – к Шекспиру. В пятом от участников требовалось объяснить, что такое болезнь Потта, синдром Клайнфелтера и хорея Хантингтона.

Я испытала шок; кровь бросилась мне в лицо, и это, наверное, не укрылось от остальных. Естественно, меня посетила параноидальная мысль, что все подстроено специально и надо мной хотят посмеяться. В ту же секунду – или в следующую – я поняла, что этого, конечно, не может быть, что Фелисити вовсе не жестокая и злобная женщина, и более того, она не знает, не может знать – никто не знает, кроме моего отца, его кузины Лили, врача моей матери и Козетты. Львица Эльза тоже не знает. Никаких внешних признаков – ни в моем лице, ни в глазах, ни в движениях. Мне даже говорили (в том числе зеркало), что я миловидна и, более того, красива. Если меня ждет судьба матери, ее бабушки, ее отца, то болезнь притаилась в моей центральной нервной системе, молчаливая, неподвижная, спящая, ждущая своего часа.