Я уже думала, что обречена провести Рождество с отцом, но потом он с напускным безразличием объявил, что приглашен к двоюродной сестре моей матери, той самой кузине Лили, которая была такой радостной на похоронах Дугласа. Отец хотел пойти, с нетерпением ждал праздников. Меня не пригласили, однако он спросил, можно ли взять меня с собой. Это было произнесено таким мрачным тоном и с такой явной неохотой и неудовольствием, что я едва не рассмеялась. Пожалуйста, не надо, сказала я, не беспокойся; ты прекрасно проведешь время без меня, и я тебе там совсем не нужна. Отец покосился на меня и спросил, как я к этому отношусь. Потом я поняла: он думает, что совершает отважный поступок, который, наверное, станет источником слухов; отец принадлежал к тому поколению – по всей видимости, последнему, – которое убеждено, что есть нечто неприличное и даже скандальное в том, что он собирается ночевать – один – под одной крышей с представительницей противоположного пола. Времена изменились, ответила я, и всем все равно. Похоже, он был разочарован.

Таким образом, я оказалась свободной и могла поехать с Львицей в Торнхем-Холл.

То Рождество запомнилось двумя событиями. Первым стала устроенная Фелисити викторина.

Викторины Фелисити славились не меньше, чем дискуссии. Она составляла их сама при помощи энциклопедии «Британника», толкового словаря «Бруэр», словаря британской истории Стейнберга и Оксфордского словаря цитат. Вопросы викторины Фелисити отпечатала собственноручно, сделав столько копий, сколько позволяла пишущая машинка – фотокопирование еще не получило такого распространения. Нас обязали принять участие в викторине через день после Рождества, 27 декабря.

Дом Тиннессе был полон гостей. Кроме миссис Данн, леди Тиннессе пригласила престарелого бригадира с женой. Это звание ему присвоили во время Первой, а не Второй мировой войны, что помогло мне понять, насколько он стар. Фелисити позвала сестру с мужем и детьми, очаровательными близнецами, а также подругу по имени Паула, с которой они учились в колледже и которая приехала с дочерью; пришли также знакомые из Чигвелла, Эрбриджа и Эппинга. В тот день в викторине участвовали человек пятнадцать, не считая детей. Имена Сэнджерсов, Сайласа и Белл, не упоминались, и я сделала вывод, что их не пригласили. Выводы мои этим не ограничивались – я решила, что отношения между семьями Тиннессе и Сэнджерс охладились, что подтвердил трехлетний Джереми Тиннессе:

– Мой папа хочет, чтобы мистер Сэнджерс уехал и жил в другом доме.

– Правда? – удивилась Львица. – Почему же?

– Мама говорит, – высокомерно заявила Миранда, – что неприлично выуживать информацию у детей, которые слишком малы и невинны, чтобы понимать, что к чему.

Непонятно, что она имела в виду: поведение Эльзы или Сайласа Сэнджера, – но ее слова возымели действие. Разговор прекратился, и вопросов мы больше не задавали. Я поймала себя на том, что часто смотрю в сторону коттеджа. Бельевая веревка исчезла, и дом с двумя столбами во дворе выглядел нежилым. Я не знала – и по сей день не знаю, – отмечали ли Сайлас и Белл Рождество; их жизнь внутри коттеджа была загадкой, занятия тайными и, вне всякого сомнения, в высшей степени необычными. Иногда из трубы коттеджа поднимался дым, нервировавший леди Тиннессе, которая, наверное, думала, что в доме пожар.

27 декабря после ленча мы собрались в зале, чтобы участвовать в викторине, которую подготовила Фелисити; двадцать вопросов были отпечатаны на двух больших листах бумаги. Эту комнату выбрали потому, что огромную гостиную трудно отапливать, а погода стояла очень холодная. Зала в Торнхеме тоже очень большая, с двумя лестничными маршами, образующими галерею в дальнем конце, но та часть комнаты отделялась двойными дверьми, и в результате получалось уютное помещение с камином. В камине развели жаркий огонь, а вокруг расставили стулья и два дивана.