— Твоя история.

Граф недоуменно приподнимает бровь.

— Моя?

— Ужин получился великолепным, так что теперь мы на «ты». Надо говорить «твоя история», — поясняю я.

— Точно! — Граф легонько ударяет себя ладонью по лбу.

Затем сгибает руку в локте — предлагает мне взяться за него. Я с удовольствием принимаю предложение. Хотелось бы испытывать поменьше радости от того, что Граф снова со мной, но сегодня я уже устала с собой бороться.

— Итак, преступление, — начинаю я и набираю в легкие побольше прохладного кристального воздуха.

Я влюблена в осень.

И, кажется, я влюблена в Графа.

— В следующую пятницу кое-что изменилось.

Глеб, как обычно, привез Ксению в Большой город, но потом она попросила высадить ее на ближайшем перекрестке. Впервые за шесть пятничных вечеров Глеб вернулся домой один. Машинально закрыл за собой входную дверь и прислонился к ней спиной. Постоял, прислушиваясь к звукам в доме и в то же время не концентрируясь на них. Прошел в спальню в ботинках, в куртке. Сел на матрас. Встал, подошел к окну

Когда все так шатко, зыбко, любое изменение привычных вещей кажется катастрофой. Вечер пятницы — время, когда Ксения рядом. А теперь тишина квартиры казалась враждебной, будто плохое предзнаменование. Глеб не мог понять, что он чувствует.

— Обреченность, — едва слышно, словно сам себе, произносит Граф, глядя перед собой.

Я останавливаюсь. Он не сразу поворачивается. А когда делает это, меня удивляет твердость его взгляда. Словно я в чем-то перед ним виновата.

— О чем вы, Граф?

— Обреченность — вот что чувствовал Глеб.

Я задумываюсь.

— Да… это верное слово. Завидую вам. Так важно уметь правильно подбирать слова.

— Это умение вовсе не гарантирует, что тебя поймут. Так что там дальше, Крис? Ксения вернулась?

— Всему свое время, Граф.

Я крепче сжимаю его локоть, и мы дальше бредем по спящей улице. Сквозь черные тени, по островкам фонарного света. Некоторое время в тишине раздается лишь звук наших шагов.

— Глеб снял куртку, разулся, завалился на матрас с учебником по основам экономики. Вынырнул из цифр, только когда раздался стук в дверь. Захлопнул книжку и рванул в коридор. На ходу глянул на часы — девять вечера. Обычно в это время он уже отвозил Ксению домой.

Посмотрел в дверной глазок — и отступил. Взглянул еще раз.

Какая-то женщина — не Ксения — в плаще из черной лаковой кожи, с длинными каштановыми волосами стояла перед дверью, опустив голову, и что-то завязывала на затылке.

Подумал — и открыл

Перед Глебом стояла незнакомка, половину ее лица скрывала черная ажурная маска. Волосы, сияющие даже в тусклом коридорном свете, волнами спадали на плечи, змеились до груди. В ушах поблескивали камешками сережки-ниточки.

Яркие красные губы приоткрылись в улыбке, и Глеб эту улыбку узнал. Овал лица, изгиб бровей, серо-голубые глаза — обжигающе яркие, — такой оттенок радужки он встречал только у одной женщины.

— Ксения? — выдавил Глеб.

Она заулыбалась и сняла маску. Но не перестала от этого быть незнакомкой.

Темные волосы, сочный макияж, лаковый плащ, сапоги на шпильке. Глеб скользил по ней взглядом, цепляясь за привычную округлость бедер, венку на шее, крохотную родинку на скуле — доказательства того, что это его Ксения.

Она прошла в спальню, снимая на ходу плащ. Под ним только черное кружевное платьице, больше напоминающее комбинацию. Глеб сглотнул ком в горле.

— И что на это скажет твой муж? — от волнения он едва выговаривал слова.

— Я к нему не вернусь. И он мне не муж.

— Нет? — Глеб присел на матрас, чувствуя, как пол уходит из-под ног.