Нужно отогреть руки, иначе он не сможет зажечь огонь. Павел задрал куртку и кофту и приложил кисти к животу. Ну же, давай, кровь! Разогревайся! Беги по венам и капиллярам! Давай же, чёрт возьми!

Интересно, осталась ли в домике еда? Последними тут были ребята из охраны. Жарили шашлыки уже на исходе осени, когда листва легла на землю и озеро покрылось тонкой прозрачной коркой льда. Тогда сюда прилетал кто-то из Москвы, какой-то начальник, чтоб их всех разорвало. И они его кормили и развлекали. Хоть бы они оказались настолько пьяными, что забыли что-нибудь. Хоть бы.

Руки постепенно отогревались. И вместе с чувствительностью пришла боль. Она усиливалась, охватывая палец за пальцем, заползая под рукава и отдаваясь в локтях. Мучительная, тягучая, выкручивающая, невыносимая боль. Павел не выдержал и заплакал. Он стонал и всхлипывал, качался из стороны в сторону и умолял неизвестно кого, чтобы они не отрезали ему обе руки. Оставьте хотя бы одну, пожалуйста, иначе как же он будет гладить по голове своих деток. Пожалуйста. Пожалуйста.

Пальцы начали сгибаться, тогда Павел отнял их от живота и посмотрел на термометр. Минус тридцать пять внутри дома. Понадобится протопить дом как следует, понадобится чертовски много дров.

Он снова прильнул к печке и стал ощупывать её в поисках дверцы. Он отчётливо помнил её – это была не какая-нибудь там допотопная буржуйка, а добротная дизайнерская печь, выполненная каким-то мастером по металлу за большие деньги. А вот и дверца. Он радостно ухватился за ручку и повернул её. Засунул внутрь руку – пальцы болезненно наткнулись на аккуратно сложенные дрова и мелкие щепочки вперемешку с бумагой, которая настолько промёрзла, что хрустела и рассыпалась словно тонкий ледок. Павел мысленно поблагодарил человека, который по всем правилам оставил печь полностью готовую к использованию следующими гостями.

Осталось найти спички. Или зажигалку. Иначе он так и помрёт тут, в обнимку с печью. Это было бы вдвойне иронично и обидно, после такого-то пути.

Он привстал и ощупал верхнюю крышку печки. И вскрикнул от радости, когда пальцы наткнулись на картонную коробку.

Руки дрожали от холода, боли и волнения. Они буквально ходили ходуном. Непослушные пальцы уронили первую спичку, вторую сломали. Павел разозлился и злость снова помогла ему собраться и взять себя в руки. Он чиркнул спичкой и засмеялся, когда головка зашипела, выбрасывая едкий дым, и занялась голубовато-жёлтым огоньком. Он смотрел на неё как зачарованный, не в силах отвести глаз. Она почти догорела до пальцев, когда он спохватился и быстро сунул её в топку. Естественно, ничего зажечь она не успела.

Ругая себя последними словами, Павел снова зажёг спичку и сразу поднёс её к краю газеты. Сначала язычок пламени слегка лизнул газету и даже как будто собрался потухнуть, но потом бумага занялась. Она разгоралась очень неохотно, словно собиралась в любой момент погаснуть, хороня надежды на тепло. Миллиметр за миллиметром огонь расползался по газетному листу, постепенно набирая силу и разгораясь всё увереннее. Вот уже первые робкие языки лизнули мелкие щепочки и комочки сухого мха. Павел засмеялся. Он не отрывал взгляда от робко разгорающегося огня и смеялся что есть силы. Он смеялся так, что заболел живот и начался резкий кашель, выворачивающий внутренности. Стоя на четвереньках, Павел кашлял, ронял слёзы и слюни на металлический лист, и его переполняло счастье от осознания того, что он выжил несмотря ни на что.

Огонь лениво поедал щепочки и уже начинал облизывать крупные поленья, лежащие на самом верху заклада топки. Павел наконец-то перестал кашлять, вытер кулаком рот и сел на пол. Он протянул руки к огню и застонал от удовольствия, ощутив долгожданное тепло. Да, теперь всё будет хорошо. Сейчас он прогреет комнату, согреется сам, найдёт пункт связи у изголовья кровати, вызовет помощь и тогда поест.