– Орёл. Каан-птица, – продолжала Шаманка. – Высоко летает, далеко видит, зорко. На добычу, врага ли камнем падает, в когтях держит цепко. Издали опасность увидит, успеет предупредить тебя. Несгибаемым будешь, как железо. Крепким будешь, как имя твоё. Теперь спи, до рассвета есть время. Да мордашку-то утри. Развёл сырость – до утра огонь не высушит.

Темир вспыхнул и коснулся пальцами лица. Щека была мокрой от слёз. Он плакал? Когда? Позор воину, позор царской крови. Он, как был на коленях, отполз к своей постели и укрылся с головой. Слышал, как ложится Шаманка – тяжело, устало. Вот она уже и засопела громко, задышала мерно. Видимо, искусство её отнимало много сил телесных и душевных. Но она не спала. Сказала ещё:

– Спим по очереди вполглаза, кормим очаг. Потухнет – закоченеем к утру. Вчера мой черёд был не спать, сегодня – дочки. Стало быть, завтра тебе в дозор, воин.

Рука горела. Темира трясло под одеялом. Он не умел ни разводить, ни поддерживать огонь в очаге. В доме отца это было заботой слуг. Ему стало очень одиноко, и тоска по дому охватила так остро, предлагая картинки привычной жизни. Вот старшая сестра расчёсывает длинные косы, думая, как бы улизнуть тайком на свидание. Вот братья затеяли шуточный кулачный бой, а старая служанка прикрикивает, чтобы шли дурачиться во двор, а не громили дом. Вот мать вышивает в неверном свете очага, тихонько напевая. Вот отец сам чистит своего скакуна, не доверяя слугам. Интересно, выпал ли дома снег? А здесь, здесь не будет его? Голой, безжизненной представлялась теперь Темиру эта земля. А в большом стане мальчишки сейчас мастерят из конского навоза лежаки, поливая водой и терпеливо ожидая, пока застынет. Потом тащат их в гору и, плюхнувшись на лежак животом, вниз головой катят по склону с оглушительным свистом, сбивая с ног любого, кто окажется на пути.

Темир заплакал жалобно, с подвыванием, поджимая ноги к животу и ещё сильнее натягивая на голову одеяло. Ему стало безразлично, услышит ли кто. Бесконечная зима на чужом ему Укоке с чужими людьми.

– Эй, ты как тут? – послышался громкий шёпот.

Дочка Шаманки скользнула к Темиру под одеяло, тоже с головой. Обняла его, прижавшись тёплым животом к спине и неловко целуя в макушку.

– Уходи. Не понимаешь, – буркнул Темир, отодвигаясь.

– Чего не понимаю? Тоски по дому не понимаю? Боли не понимаю? – мирно спросила Дочка Шаманки. – Завтра покажу под солнцем свои рисунки. Один совсем свежий, не зажил ещё. Никому не показываю, а тебе можно. Шаманка сказала, тебе можно.

Темир не ответил, но расслабился и позволил ей крепче себя обнять.

– Отчего у тебя волосы, как солнечные лучи? И глаза, как летнее небо? – спросила вдруг она.

– Мать говорила, родила меня летним днём да в траве забыла. Солнце целовало меня и гладило, чтобы не плакал один без матери. Вот и выгорели и глаза, и волосы, – доверительно сообщил Темир.

Она счастливо засмеялась.

– Я слышала, как Шаманка говорила, будто ты сказки любишь.

– Угу.

– Хочешь, расскажу тебе про людей со звёзд?

– Со звёзд? – удивился Темир. – Как Адыган и его братья?

– Не совсем, нет, – задумалась Дочка Шаманки. – Другая это сказка, но ты никому её больше не сказывай. Пусть будет наш секрет.

– А ты никому не говори, что я плакал. Не скажешь?

– Не скажу, – заверила Дочка Шаманки. – Да только плакать не стыдно, когда плачешь не о себе, а о тех, кто далеко, кого любишь.

И она поведала чудесную историю, непохожую на те, что обычно поют кайчи и рассказывает простой народ. О жизни людей на далёкой звезде. О том, как, влекомые зовом других миров, построили они чудо-колесницу и отправились в неведомое. И там, отыскав новую землю, стали частью живущего на ней народа. Опустошённая слезами душа Темира стала наполняться мерцающим звёздным светом. Он растворялся в чёрной небесной выси, увлекаемый тихим голосом, и не заметил, когда сказ перетёк в сновидения.