Салли присела рядом и положила голову ему на плечо. Волосы у нее были серовато-желтые, как свечной огарок. От них пахло копченой рыбой.

– Много забав, твоя правда. Вот давеча видала одного лакея – они с молодым лордом Хантингтоном были «подружки». Распутничали вдвоем. Дело раскрылось, хозяин застрелился – «не снеся позора», это так у них называется – а лакея забили в колодки. Ну и толпа собралась, ты б видел! А я бросила в него дохлой кошкой, – с чувством выполненного долга сказала Сал. – Попала, между прочим. Но Пэг… она совсем тощая была. Кожа да кости. Прям, как я. И дергалась, будто воробей с ниткой на лапке – таких детям на потеху покупают. И никто не повис у нее на ногах, чтоб душа поскорее отлетела.

– А ты чего не повисла, раз такая сердобольная?

– А ну, как решит кто, будто я ее сообщница? Проследит за мной, дедушку схватят, тебя… Но теперь я весь день места не нахожу. Вдруг меня тоже повесят? Ведь есть, за что.

– Да не повесят тебя!

– А вдруг? – Фанни не отвечал, и девушка толкнула его в плечо. – Чего молчишь, как пень трухлявый?

– Чего сказать-то?

– Что будешь со мной, ежели меня повесят.

– Ладно, – буркнул юноша, – ежели дойдет до такого, я повисну у тебя на ногах.

Девушка встрепенулась, собираясь ответить, но лишь пихнула его кулаком в ребра.

– Спасибо на добром слове! А я-то, дура, думала, что ежели дойдет до такого, ты повиснешь рядом.

На этом беседа закончилась. Фанни изрек отвлеченную сентенцию о бабах и их беспочвенных страхах, Салли показала ему неприличный жест, после чего юноша, от души хлопнув дверью, выбежал во двор и зашагал прочь.

Тем более, что ему было, куда торопиться.

Сегодня понедельник.

Это всегда происходит по понедельникам.

На улице он попал в самую гущу лондонской сутолоки. Мимо сновали торговцы разной снедью, от пирогов с угрем до листков с жалостливыми балладами. Посыльные из мясницких лавок держали на головами открытые подносы, над которым кружился рой мух. На углу рябая валлийка доила корову прямо в кувшины покупателям. Молочница подмигнула юноше, а когда тот ее проигнорировал, выстрелила ему вслед струей молока. Но Фанни даже не заметил. Обходя зловонные лужи и перепрыгивая через канавы, до краев полные нечистот, он двигался в направлении Темзы. Время от времени над его головой хлопал кнут кучера, а иногда и сам он пихал кого-нибудь локтем под ребра – в толпе не до любезностей.

– Эй, парень! Купи дрозда для своей милашки! Задешево отдам!

Чернявый птицелов вовсю расхваливал товар, потрясая длинным шестом, на котором болтались клетки с вялыми птицами. У ног торговца стояла корзина с торфом, прикрытая грязным полотном. Из-под полотнища то и дело высовывались подвижные черные носы. Ежей охотно покупали, ведь они любят похрустеть тараканом. Возле корзины стояло ведро с улитками. Их брали не только французы, замученные гастрономической ностальгией, но и англичане, ибо улитки слыли средством от всего вообще. Замучил ревматизм – натри спину улиткой, слег с чахоткой – наглотайся улиток, чтобы они съели всю мокроту в груди.

Фанни захотелось пнуть ведро.

Потому что ему уже ничто не поможет.

Где найти таких улиток, что выедят черную слизь, которой обволокло его сердце? С каждым днем она разрасталась внутри. Скоро от него совсем ничего не останется, только прах и тлен. Только пустота. Он стал рыбешкой, которую выпотрошили и теперь ловили на нее рыбу покрупнее. А любую наживку рано или поздно забрасывают в воду.

Вдали виднелась Темза, серая, как забвение, и Фанни уже не мог противиться ее зову.