И только там обе они — и машина, и водительница — буквально преобразились. Двигатель грозно рыкнул, бросая стальное красное тело вперед, и мы помчались! Так быстро, будто и вовсе не касались колесами дороги, а на самом деле летели низко над землей. Может, этот автомобиль и недобирал звериной мощи (в сравнении с моим), зато подвеска работала безупречно, глотая любые неровности асфальта. Да и сама Настасья орудовала рычагом и педалями без единой ошибки: чуть закусила губу, нахмурилась — и переключала передачи так, что я не успевал даже почувствовать, как мотор на мгновение сбрасывает обороты.

Первые несколько километров я на всякий случай поглядывал и вперед, и в зеркала, но помощь Настасье явно не требовалась. Так что мне ничего не оставалось, кроме как развалиться на пассажирском сиденье, опустить стекло, подставить лицо теплому ветру и наконец расслабиться. Хотя бы постараться перестать думать и выбросить из головы документы, встречи, договоренности, планы…

Получалось так себе. И, похоже, не только у меня.

— Ты уже видел новый панцер Шестопалова? — поинтересовалась Настасья.

— Главным образом — на чертежах и фотографиях. — Я пожал плечами. — Но если хотя бы половина из того, что про него рассказывают, правда, то машина действительно интересная.

— Еще какая. — Настасья чуть добавила газу, обгоняя автобус. — Броня спереди в полтора раза толще, чем на первой модели. Другая подвеска, высота меньше на полметра, щиты закруглены…

— Пушка вместо пулемета, — напомнил я.

Шестопалов чуть ли не с самых первых дней буквально бредил идеей усилить вооружение боевой машины. Они с Судаевым даже выкупили несколько списанных полковых орудий, укоротили ствол и попытались втиснуть здоровенную замковую часть под броню. Насколько я помнил, получилось так себе — для экипажа и топливных баков стало катастрофически мало места. Дело явно шло к разработке пушки уменьшенного калибра специально под панцер.

Но — шло. Императорская армия уже выкупила всю первую партию машин, подписала договор на вторую и с явным интересом присматривалась к третьей. Впрочем, рассчитывать на чудо пока, увы, не приходилось.

— А вот мотор — барахло. — Настасья будто прочитала мои мысли. — Дымит, масло ведрами съедает… Еще и клинит. Три раза за месяц перебирали.

— Клинит — это плохо, — вздохнул я. — Мне-то другое рассказывали.

— Но едет хорошо. Что есть — то есть. От первых моделей убегает, как американский «Мустанг» от трактора, — только солярку заливай. — Настасья улыбнулась и покачала головой. — Крутится, с места рвет, чуть ли не прыгает! Стену сломает, если надо… Одна беда — ненадежный пока очень. Надо доводить до ума.

— Надо. Только на это год уйдет. А их бы прямо сейчас в Варшаву, хотя бы штук сорок… — мечтательно проговорил я. — И хрен теперь поймешь, что делать. То ли вторую модель лепить, то ли эту в срочном порядке.

— Корпус у третьей лучше, и ходовая тоже. — Настасья на мгновение задумалась. — А другой двигатель и потом можно воткнуть. Все равно они у панцеров через месяц — под замену, если ездить.

— Точно! А еще можно бак переставить с… Так! — Я откинулся на спинку и рассмеялся. — Насть, ну что такое? Сама же вчера говорила — ни слова про работу! А теперь чего?

Вместо ответа Настасья нахмурилась — и вдруг вдавила тормоз с такой силой, что машина с диким визгом покрышек заметалась по дороге. Ремень безопасности впился в плечо, и я от неожиданности едва не влетел лицом в торпеду. Первой мыслью было вцепиться в руль и вывернуть хоть куда-нибудь; впрочем, Настасья неплохо справилась и без меня. Она делала что-то немыслимо-странное — но явно делала это сознательно.