И как Мэри здесь ночевала?

Возле этой самой трубы — подсказали память и старый тюфяк, брошенный прямо на голый пол. Тюфяк выглядел потрепанным, но благо довольно толстым. На нем лежали сваленные в кучу тряпки и одеяла. В них бедолага заворачивалась перед сном, чтобы не околеть.

Похоже, госпожа Нефритовая брошь надеялась уморить падчерицу. В таких ужасных условиях заработать воспаление легких как нечего делать. К счастью, Мэри обладала отменным здоровьем и ни разу не слегла с простудой.

В особо холодные ночи она отправлялась спать на кухню. Там была огромная печь, в которой служанка-наследница готовила еду. Шероховатые камни еще долго хранили тепло. Мэри подтягивала лавку к печи и всю ночь с удовольствием жалась спиной к этим теплым камням.

Что касается меня, я не собиралась спать ни на жесткой деревянной лавке, ни на ледяном чердаке. Если верить воспоминаниям бывшей хозяйки этого тела, в мою комнату переехала барышня Суповой набор. Придется ей потесниться.

Пока спускалась по лестнице, наслаждалась каждым шагом, каждым движением. Ничего не болело, ни скрипело — вот оно счастье молодости. Я даже присела пару раз и улыбнулась во весь рот — ни один сустав не хрустнул. В коридоре наклонилась, коснувшись ладонями пола, — о, как я теперь могла! Легкая, звонкая, сильная, бодрая. Судьба дала мне второй шанс, и в этот шанс я собиралась вгрызться зубами.

Комната Клодетты была пуста. В углу рядом с окном, покрытым морозной коркой, таинственно мерцало напольное зеркало в тяжелой деревянной раме. Я сразу направилась к нему. Не терпелось оценить свою новую внешность.

Овечка Мэри оказалась хорошенькой. Коса толстая, как два мужских кулака, по цвету чистое золото и длиной до попы. Глаза теплые, карие. Щеки румяные, только худые больно. Раздобреть бы девице слегка — и была бы красавица глаз не оторвать! Пусть и тростиночка, но грудь — ух! Не жалкие прыщики — спелые дыньки. На такую и принц клюнет, если приодеть да на бал отправить.

— Что ты тут делаешь?! — раздалось возмущенное от двери.

В зеркале отразилась замершая на пороге Клодетта. Ее ноздри раздувались.

— Живу здесь, — пожала я плечами и демонстративно уселась на кровать.

Рот тощей приоткрылся. Она поморгала, потом зашипела сквозь зубы, аки кобра:

— Это моя спальня, а ты вали в свою конуру.

Вместо ответа я забралась под толстое пуховое одеяло, опустила голову на мягкую подушку и с блаженством закрыла глаза. Внезапно навалилась чудовищная сонливость — никаких сил бороться. Наверное, душа устала после путешествия в другой мир. Темнота под веками заклубилась, закружилась, затягивая в свой омут, но тут пелену мрака разорвал пронзительный визг:

— Маменька! Мэри заняла мою кровать! Маменька! Она не хочет уходить из моей комнаты!

Я зевнула.

Слуха коснулся звук шагов. Скрипнула дверь, открывшись шире.

Голос мачехи донесся до меня словно из-под земли — тихий, едва различимый шепот.

— Не трогай ее. Спит? Ну и пусть спит. Через пару часов приедет мистер Года́р, и мы от нее избавимся. Уже завтра ее здесь не будет. Мы получим хорошее вознаграждение, но главное, — приберем к рукам наследство ее ничтожного папаши. Блэквудское чудовище сожрет эту зазнавшуюся мерзавку, как сожрало всех девиц до нее. Спи, Мэри. Скоро ты уснешь навечно.

Мачеха думала, что я ее не слышу, но я различала каждое слово. Мне хотелось ответить, но язык не ворочался, а веки казались тяжелее гранитных плит, свинцовые, неподъемные, будто склеенные. Меня все глубже затягивало в колодец мрака. В пучину сна, который казался навязанным. Словно кто-то очень хотел, чтобы я уснула.