Ответом мне был тихий звук моих шагов.

Внутри царило запустение: на полу мусор, на стенах грязь, в углах паутина.

Под ногами захрустели осколки стекла, и я не сразу догадалась, что когда-то они были частью хрустальной люстры, которая украшала холл. Теперь от нее осталась ржавая цепь, свисающая с потолка.

Не замок, а хлев. Не чудовище, а свинтус какой-то. Разве приятно жить в таком бардаке?

В поисках хотя бы одной живой души, я медленно переходила из комнаты в комнату. В доме было не теплее, чем на улице. Камины стояли потухшие и скалили на меня свои пустые черные пасти.

— Есть здесь кто?

Кажется, я зашла на кухню. Половину стены занимал очаг. Над отсыревшими дровами, сложенными домиком, висел на цепи чугунный котелок. Рядом стояла плита той же конструкции, что и в Гринхолле.

Устав таскать за собой кастрюлю борща, я опустила ее на стол.

Похоже, никого тут нет.

Но кто-то же открыл мне дверь. И свет горит.

Освободив руки, я вернулась в холл. Меня преследовало стойкое ощущение, что за мной наблюдают, прячась в темноте. Я физически чувствовала скользящие по телу любопытные взгляды.

— Ваше Сиятельство?

«Или Светлость? Нет, все-таки правильно Сиятельство. Или я путаю?»

Холл полукругом обрамляла двойная лестница. Вверху оба ее рукава сливались, образуя балкончик с резными перилами.

Вдруг в одной из комнат на втором этаже загорелся свет. Он сочился из приоткрытой двери.

Отринув страх, я взлетела по ступенькам.

Первое, что бросилось в глаза, когда я распахнула дверь, — металлическая ванна на ножках. Она стояла в центре небольшой комнаты напротив растопленного камина, и от воды в ней поднимался пар.

Когда внуки были маленькими и оставались у меня на лето, я часто читала им «Алису в стране чудес», и сейчас на языке завертелись слова из этой сказки: «Все страньше и страньше! Все чудесатее и чудесатее! Все любопытственнее и любопытственнее! Все страннее и страннее!»

Внезапно я почувствовала себя этой самой Алисой, которая все глубже забирается в кроличью нору.

Кто-то сделал мне горячую ванну и безмолвно предлагал ее принять. На табуретке в углу лежало белое полотенце. На каминной полке — кусок розового мыла и мочалка из льняной пряжи.

Глядя на клубящийся над водой пар, я остро почувствовала, как замерзла. Сапожки мои были полны растаявшего снега. Чулки промокли насквозь. Пальцы окоченели. Ужасно захотелось скинуть с себя влажные тряпки, избавиться от удавки корсета и воспользоваться гостеприимством невидимого хозяина.

Вот только раздеваться в незнакомом доме было страшно, неуютно, некомфортно. Взять и снять платье, остаться голой и уязвимой? А если кто-нибудь сюда зайдет? А если это ловушка? А если придется бежать, спасать свою жизнь?

Огонь в камине весело трещал. Не зная, что делать, я поднесла к нему пальцы, и вверх по рукам потекло блаженное тепло.

Горячая вода манила. С каким наслаждением я бы погрузилась в нее после морозной улицы!

Ладно, рискну. Была ни была!

Самостоятельно расшнуровать корсет — это, я вам скажу, задача практически непосильная. Пытаясь подцепить пальцами атласную ленту, я изворачивалась и так, и эдак. Наконец мне удалось освободиться из тисков тяжелого платья. Затем настал черед шерстяных чулок, шелковой сорочки и панталон.

И вот я осталась в костюме Евы.

С тревогой покосившись на закрытую дверь, я перекинула ноги через бортик ванны и попала в рай.

О, это приятное ощущение от смены температур, когда из холода окунаешься в тепло!

В горячей воде меня начало клонить в сон. Веки тяжелели и опускались. Я взяла в руки мочалку — и вдруг в окне напротив увидела огромный звериный глаз с вытянутым зрачком. Этот голубой глаз смотрел на меня через стекло. В ужасе я закричала и швырнула в него мочалкой.