Продержаться еще пару секунд. Чтобы он отвернулся, чтобы ушел. Чтобы у меня снова получилось вдохнуть, ведь сейчас какая-то невидимая сила схватила меня своей лапой прямо за горло и давит.

Давит и давит так, что в груди тяжеет, а кончики пальцев будто немеют.

— И уйду. А ты ищи себе коммуналку, на долю от квартиры тебе на большее тебе не хватит! — выпаливает он, и пожалуй из всех пощечин, что он мне нанес, эта — самая оглушающая.

Мы не были идеальной парой, обижали друг друга, но до такой низости и угроз ни разу не опускались.

Когда он стал таким? В какой момент я это пропустила?

— Тьфу! — гневно плюется Аркадий и отворачивается от меня.

Видит, наверное, в моих глазах свое отражение.

— Аркаша, ты долго еще там? — голос Натальи, доносящийся со двора, колоколом бьет в уши.

Аркадий тут же подхватывает чемодан, наспех дергает ручку, а вся одежда валится на пол.

Ну за что мне это?

— Наталья, зайди, помоги. А то тут безрукие! — еще и выпаливает муж, и тело разом от макушки до пят простреливает молнией ярости, а затем я слышу грохот.

Откуда он, понять не могу — в глазах вдруг потемнело. Зато слух улавливает топот, а затем и визг Натальи.

— Твою ж… ! — голос мужа. Непривычно испуганный. — Вызывай скорую, Наташка!

“Какую скорую?” — проносится мысль в голове, а затем мысли становятся вязкими.

Нет, я не не могла упасть…

Не здесь, не при этих двоих, не так жалко и позорно. Я встану!

Но не получается… Даже пальцем пошевелить не могу. Онемели.

И губы не слушаются… Боль давит на грудь все сильнее. Я задыхаюсь, и внутри начинается паника. Та самая, которую однажды я уже ощутила — страх скорой смерти.

— Какую скорую? Она же притворяется! — визжит Наташка, затем опять возня, какой-то невнятный спор.

— Погоди, Аркаша! Убери телефон! Через минуту ты будешь вдовцом и разводиться не придётся.

Это последнее, что я слышу. Затем неразборчивую ругань поглощает тишина.

Страх смерти отступает, и единственное, чего я сейчас хочу, это встать и схватив какой-нибудь черенок от лопаты отходить этих двух мерзавцев… а после и умереть можно… без обид. Отомщенной.

Но Смерть решает за меня.

У нее свое расписание.

Мир ускользает, голоса стихают, и я больше ничего не чувствую. Меня самой как будто больше нет.

“Мама, спасибо, что никогда не жила для себя… еще не сказал ни один ребенок”, — проносится в памяти голос уже давно повзрослевшей дочери: “Ты сделала все для меня, терпела ради меня. Но оно мне было не надо, мам. Я бы предпочла, чтобы ты прожила свою жизнь счастливо. Чтобы мы ее счастливо прожили, а не терпя, потому что “так надо”. Я очень люблю тебя, мама, и мне так тебя жаль”...

Тогда я ей не ответила, но сейчас сказала бы: “да, будь у меня второй шанс, я бы все сделала иначе”. Но у же поздно. Уже темно.

Уже меня нет, и исправить ничего нельзя в этой пустоте, в этой тишине, нарушаемой лишь тихим звуком… кап-кап… Кап-кап.

Капли?

Точно они. Снова и снова, как будто бы дождь пошел. Поначалу он тихий, скромный, а затем начинает все сильнее тарабанить по стеклу. В нос пьет сырой воздух с запахом горящих свечей и каких-то незнакомых мне трав.

Ощущения резко возвращаются — под попой твердо, спине неудобно, по телу пробегает дрожь от холода. А затем свет бьет мне прямо в глаза.

— Жива! Госпожа очнулась, Светлейший!

2. Глава 2. Незнакомцы

— Жива! Госпожа очнулась, Светлейший! — дрожит от слез незнакомый голос, а туманное зрение едва собирает нечеткие контуры женского лица.

Круглое, немного оплывшее, с маленькими губами и довольно крупным носом. Светлые волосы стянуты в пучок, а глаза блестят от слез.