Но чем хуже шли дела в стране, тем громче хвалили писатели и ораторы короля и его эпоху. А что до Перро, он отважился в своей поэме на неслыханное. Он объявил, что век Людовика выше Древности! Той Древности, которой Буало и другие старались подражать. И науки развились, и стихи сейчас пишут лучше, чем раньше, а уж король Людовик само собой величественнее всех древних героев…
С похвалами в адрес короля академики спорить не могли. Но всё остальное… Буало прервал чтение поэмы словами: «Это позор для Академии! Ей нужна новая эмблема – стадо обезьян, которое смотрит на своё отражение в источнике, с надписью: "Si bi pulchri"[1]».
Дело было ещё и в том, что Перро как писателя никто особенно не принимал всерьёз. Он был скорее успешным администратором, пользовавшимся покровительством Кольбера и пускавшим свои связи в ход на общее благо. Культурная политика лучших лет Короля Солнца – во многом его рук дело. Но кто он такой, чтобы спорить с тем же Буало?
А спор завязался. Долгий, на десятилетие с лишним. Только уже совсем в старости Перро и Буало помирились, или почти помирились.
Между прочим, речь шла и о сказке как жанре. Буало считал, что современная ему народная сказка имеет литературный характер, что это – пошедшие в народ сюжеты, восходящие к произведениям средневековых поэтов-трубадуров. А Перро доказывал, что народные сказки действительно созданы народом. Более того, он утверждал, что древний эпос, в том числе поэмы Гомера, основан на народных сказках и легендах, в изустной форме передававшихся из поколения в поколение. (Самое интересное, что правы были оба – отчасти. В истории теории культуры почти не бывает абсолютной правоты и неправоты).
«Ослиная шкура» илл. Гюстава Доре
В соответствии со своими теориями Перро написал несколько сказок в стихах. Первую – «Гризельда» – он сочинил ещё в молодости, но долго не печатал. Из всех сказок Перро эта, может быть, самая страшная, даже чудовищная. И не потому, что там происходят какие-то театральные ужасы.
Сюжет такой: принц-женоненавистник влюбляется в простую пастушку и женится на ней. Но поскольку он всё-таки женоненавистник, то через некоторое время опять берётся за своё и решает «испытать» верность, благонравие и смирение супруги. Сперва он заточает и унижает её. Потом отнимает единственную дочь. Потом лжёт жене о смерти ребёнка. Потом говорит, что собирается развестись с ней и жениться на другой (а роль этой другой играет собственная дочь, не знающая о том, что она дочь…). Гризельда с честью проходит испытания. То есть остаётся смиренной, ласковой и покорной. За что и вознаграждается. В адрес мужа-садиста – ни слова осуждения.
Впрочем, шокирует и «Ослиная шкура», сюжет которой в некоторых деталях совпадает с «Золушкой». Принцесса бежит из дворца и притворяется мерзкой замарашкой, носящей ослиную шкуру, потому что её собственный отец, вдовый король, воспылал к ней страстью.
Шокирует всё это, впрочем, нас. А современники воспринимали такие подробности, видимо, иначе. Жестокость и необузданность правителей не вызывали у них удивления. Конечно, и одобрения не вызывали – но это казалось простительным. А вот за третью стихотворную сказку – «Странные желания» – Перро пришлось перед читателями извиняться: ведь речь там шла о такой вульгарной вещи, как кровяная колбаса!
Да, сказки проходили по разряду «дамской» словесности, не совсем всё-таки серьёзной. Женщины – за редкими исключениями – не считались способными к восприятию высокоинтеллектуальной литературы, но художественный вкус их ценили высоко. Разумеется, речь шла главным образом о высокородных дамах. Что касается детей, то их мнения никто не спрашивал. Никакой специально детской литературы и не было. Были дидактические сочинения для юношества. Были ещё «подростковые» издания античных классиков – очищенные от непристойностей.