Все это предшествовало тому дню, когда Дездемона вращала ложечку над животом моей матери. Ультразвук еще не открыли, поэтому приходилось использовать кухонную утварь. Дездемона садится на корточки. Кухня погружается в гробовую тишину. Женщины смотрят и ждут, закусив губу. Сначала ложка вообще не движется. Рука у Дездемоны дрожит, и у тети Лины уходит несколько секунд на то, чтобы привести ложку в равновесие. Затем ложка начинает вращаться, я брыкаюсь, мама вскрикивает. И вот, словно от невидимого ветерка, ложка начинает раскачиваться, описывать круги, которые постепенно превращаются в эллипс, а затем продолжает свое движение по прямой линии, один конец которой указывает на печь, а другой – на скамейку. Другими словами – с севера на юг.

– Корос! – выкрикивает Дездемона. И вся кухня заполняется криками: «Корос! Корос!»

– Могу поспорить, что она ошиблась, – произносит ночью отец. – Двадцать три безошибочных прогноза – это слишком много. Поверь мне.

– Я совсем не против мальчика, – отвечает мама. – Главное, чтобы оно было здоровым, с десятью пальчиками на ручках и на ножках.

– Что значит «оно»?! Между прочим, ты говоришь о моей дочери.

Я родился через неделю после Нового года, 8 января 1960 года. «Ура!» – вскричал мой отец, дожидавшийся в приемном отделении и запасшийся сигарами исключительно с розовыми ленточками. Я оказался девочкой. Длиной девятнадцать дюймов. И весом семь фунтов четыре унции.

В тот же день, 8 января, с моим дедом случился первый из его тринадцати инсультов. Разбуженный моими родителями, спешившими в больницу, он встал и спустился вниз, чтобы приготовить себе кофе. А часом позже Дездемона обнаружила его лежащим на полу кухни. И хотя его умственные способности не пострадали, в тот самый момент, когда я издал свой первый крик в родильном отделении, мой дед лишился дара речи. По словам Дездемоны, удар случился с ним в ту минуту, когда, допив кофе, он перевернул чашку, чтобы погадать на кофейной гуще.

Дядя Пит, узнав про мой пол, отказался принимать какие-либо поздравления. Все это было научно обоснованным. «К тому же это исключительно заслуга Милта», – пошутил он. Дездемона насупилась. Ее американский сын оказался прав, и это новое поражение еще больше отдаляло от нее страну, в которой она по-прежнему пыталась жить и от которой было по-прежнему четыре тысячи миль и тридцать пять лет. Мое появление на свет положило конец гаданиям моей бабки и ознаменовало начало длительного периода увядания ее мужа. И хотя в руках у нее то и дело появлялась шкатулка, серебряная ложечка уже более не оказывалась среди сокровищ.

Меня изъяли из чрева, хлопнули по попке и ополоснули, после чего завернули в одеяльце и положили на каталку рядом с шестью другими младенцами – четырьмя мальчиками и двумя девочками, пол которых, в отличие от меня, был определен на бирках правильно. И хотя этого не может быть, я отлично помню, как темное пространство медленно заполняется искрами.

Это кто-то включил мое зрение.

Когда эта история увидит свет, я, возможно, стану самым известным гермафродитом в мире. Я не первый и не последний. Алексина Барбен, перед тем как стать Авелем, училась в женском пансионе во Франции. Она оставила свою автобиографию, которая была обнаружена Мишелем Фуко в архивах французского департамента общественной гигиены. Ее мемуары, которые она закончила незадолго до самоубийства, крайне скудны, и именно знакомство с ними подвигло меня написать свои собственные. Готлиб Гётлих, родившийся в 1798 году, до тридцатитрехлетнего возраста являлся Мари Розиной, пока однажды из-за болей в животе не вынужден был обратиться к врачу. Доктор заподозрил грыжу, но вместо этого обнаружил неопустившиеся яички. И с тех пор Мари начала носить мужскую одежду, взяла имя Готлиб и сколотила неплохое состояние, путешествуя по Европе и показываясь разным ученым мужам.