5. Глава 3.1

Тимофей

И ведь все так славно с утра начиналось...

Я проснулся, будто бы проспал не два часа, а все двое суток. В крови бурлила такая сладкая порция адреналина, что я весь, словно на шарнирах пребывал, вибрировал и едва ли не порхал. И даже не вспоминал про то, что так подрывало мои предохранители еще вчера.

Перебесился. Отмучился!

Кайф, кайф...

Принял душ, оделся и спустился на завтрак, где в прекрасном расположении духа подсел к уже набивающим свои животы парням.

Аверьянов, пуская слюни и блаженно закатывая глаза, по обыкновению молотил про свою девушку кучу отборной ванили. Ко-ко-ко, она не такая, как все. Сю-сю-сю, я в ее глазах тону. Ми-ми-ми, меня от нее прет, штырит и колбасит.

Честно? Меня едва не вывернуло на его белоснежное худи. Ну, потому что реально уже заебал.

— Слышь, Рус, — скривился я, — это, конечно, все чудесно и восхитительно. Первая любовь мудака — что может быть прекраснее? Но я тебя умоляю, не порть мне утро всей этой сахарной ватой, ибо у меня на нее уже выработалась стойкая аллергия.

— Чего это я мудак-то сразу? — насупился друг.

— Скажешь, нет? — усмехнулся я.

— Я изменился, — дернул плечом парень, а мы с Димасом переглянулись и понимающе улыбнулись.

— Ну-ну...

— А вот и правда, — нахохлился Аверьянов, — я даже стихи начал писать в ее честь. Хотите, прочитаю?

— Ой, блядь, — изобразил я рвотный позыв, — замолчи, умоляю тебя!

— А я бы поржал, — гаденько так захихикал Долгих.

— Рус, — пощелкал я пальцами перед хмурым лицом друга, — напоминаю тебе, что девчонкам в таком возрасте не стихи твои нужны для того, чтобы увидеть небо в алмазах, а крепкий член.

— Ты за мой член не переживай, Исхаков, — сложил на груди руки парень, — я его во всей красе покажу, когда придет время.

— Чего? — заржал я, а затем сунул мизинец в ухо и демонстративно им там пошурудил. — Я не ослышался?

— Да идите вы, — отвернулся Рус, пока мы с Долгих стремительно выпадали в нерастворимый осадок.

— Что реально? — уже откровенно ржал я. — Ты ее еще не трахнул?

— Нет.

— Аверьянов, ты ли это? Я не узнаю тебя в гриме, — ошалело таращил я на друга глаза.

— Не смешно...

— Ты же к этой нимфе с Нового года яйца подкатываешь, — ошалело хлопал я глазами.

— И что?

— Это любовь, чувак, — потешался на пару со мной Долгих.

— Вам не понять, — влил в себя остатки кофе Руслан и поднялся на ноги, смотря на нас, как на двух доморощенных дебилов, — просто есть девчонки для души, а есть для тела. Так вот, конкретно моя девушка — особенная. И отношение к ней у меня потому соответствующее: не сразу в койку тащить, а ухаживать до тех пор, пока у нее от любви ко мне уши в трубочку не свернутся.

— А-а, — потянул я, усмехаясь, — ну, так бы и сказал, что она тебе тупо не дает.

— У меня все на мази, — поднял сразу две руки Аверьянов, показывая мне оттопыренные средние пальцы.

Я же лишь послал этому засранцу дурашливый воздушный поцелуй и от всей души пожелал ему:

— Удачи тебе в этом непростом деле, шахматист. И да, не забудь над башкой нимб поправить, а то его слегка перекосило.

— Да пошел ты! — отмахнулся от меня парень и недовольно пошагал прочь, строча что-то в телефоне. Наверное, очередную порцию рифмованных строк в честь своей девы красной.

Я же только покачал головой, не особо веря в то, что у друга это серьезно. А с другой стороны, слишком уж долго у Аверьянова наблюдалось это странное помутнение рассудка.

Весь прошлый год родители Руса грязно разводились. Его отец загулял с молоденькой практиканткой, она залетела и моментально сделала стойку на узаконивание отношений. Мать друга такой кордебалет не заценила и подала на развод, а затем уехала сюда — в Питер к своей маме, которая давно болела и требовала ухода.