Делакруа взял тележку и пошел по торговой аллее в ярком неоновом свете, одной рукой набирая покупки и толкая тележку, а другой продолжая снимать. Одна из покупательниц уставилась на него мрачным взглядом. Делакруа зумом увеличил ее усталое и неприветливое лицо, а она покачала головой и пошла дальше, рассердившись.

Жюдит подумала, что Делакруа говорил правду: он действительно чувствовал мир объективом своей камеры. Неужели та помогала ему улавливать моменты, которые ускользали от глаз?

Они побывали у мясника, у зеленщика, в винном подвале и вернулись к машине. Делакруа ни на секунду не выключал камеру и снимал безостановочно, даже когда расплачивался.

«Что он будет делать со всеми этими видео? Пересматривать по ночам? – Жюдит где-то читала, что киношники не спят больше трех часов. – Что видит он такого, чего не видим мы? Что хочет вытащить на поверхность? Получается, что он, перестав снимать фильмы, вовсе не перестал снимать». Для других мы всегда остаемся всего лишь образами… Где она вычитала эту фразу?

И тут Жюдит увидела, что вокруг одной из скамеек на площади, совсем рядом с «Мегари», собралась группа парней, на вид безработных. Они следили за каждым движением Делакруа, подходившего к ним с камерой.

«Не надо, Морбюс…» – подумала Жюдит.

Но он уже направил на них камеру.

– Эй, ты, что ты там снимаешь? – крикнул один из них, сидящий на спинке скамейки маленький бледный блондин в кожаной куртке. – Прекрати снимать!

Делакруа, наоборот, нацелил на него камеру, и Жюдит поняла, что он снимает крупный план.

– Ты что, глухой? Я сказал, не смей меня снимать!

– Ты что, не понимаешь, что он тебя дразнит? – крикнул еще один.

Маленький блондин спрыгнул со скамейки и направился прямо к режиссеру. Остальные двинулись за ним. Жюдит поняла, что, несмотря на свой малый рост, главный у них – белобрысый.

– Морбюс, прекратите, – шепнула она.

Но Делакруа, казалось, был полностью поглощен своим занятием, и не оторвался от него, даже когда парни его окружили. Один из них попытался отнять у него камеру, но режиссер ловко увернулся и вскочил на скамейку, с которой только что встала вся банда. Теперь он нависал над ними и снимал их сверху.

– Черт, этот сукин сын явно нарывается! – вышел из себя один из парней, подняв на него глаза.

– Ублюдок! Вообразил себя Спилбергом…

– Заткнитесь, – сказал белобрысый, подходя к ним. – Слышь, чувак, – спокойно прибавил он, – ты должен немедленно отдать мне эту камеру.

– Морбюс, прошу вас, – сказала Жюдит.

Она ощущала царящее напряжение каждым мускулом, каждой клеткой. А Делакруа, похоже, не отдавал себе отчета, в какой опасности находится, насколько взвинчены подростки, окружившие его, как стая гиен, готовых напасть. Он словно плевал на опасность. Или играл с ней… Поскольку Делакруа снимал разъяренную банду, все так же нависнув над ней.

– Сто евро каждому, кто улыбнется мне, – бросил он.

– Что?

– По сто евро за улыбку ваших очаровательных мордашек.

– Эй ты, говнюк, это что, извращенские штучки или как?

– Он чокнутый, заберите у него камеру! – рявкнул еще один. – Плевали мы на его деньги!

– Сто евро, – повторил Делакруа. – Ну, давайте, мальчики, изобразите мне милые улыбки!

Жюдит увидела, как побледнел белобрысый.

– Вот гад, он тебя сейчас в гостиницу потащит…

– Что здесь происходит?

Все повернули головы в сторону раздавшегося голоса. Заложив руки за пояс, к ним спокойно подходил муниципальный полицейский.

– Вот этот тип провоцирует нас своей гребаной камерой! И все время снимает нас без разрешения! – пожаловался один из парней. – У него есть на это право?