– И почему у меня ощущение, что я разговариваю не с дочерью, а с дьяволом, который убеждает заключить с ним договор, подписанный кровью? – вздыхает мама.

Я чувствую, что она почти сдалась.

– Соглашайся! В конце концов, нет никакой гарантии, что Зейн вообще откликнется на твой призыв.

– Ладно. – Она с неохотой берет протянутый перстень. – Надо следовать каким-то правилам вызова джинна? Соблюдать определенный ритуал?

Ее вопрос ставит меня в тупик. И впрямь, как загадать желание хозяину кольца, если его нет рядом физически? «О, всемогущий и всесильный, приказываю явиться на эту кухню и немедленно исполнить желание подчинившей тебя эко-активистки?». Или, может, так: «Услышь эту женщину, дитя Аллаха, предстань перед ней, ибо она владеет твоей душой, и спаси морских котиков от браконьеров?». Это даже звучит по-идиотски.

– Понятия не имею. – Пожимаю плечами, расписываясь в собственной беспомощности. – Наверное, необходимо сконцентрироваться на желании и все произойдет само собой.

Мама послушно закрывает глаза и поднимает перстень к потолку, будто демонстрируя высшим силам право приказывать джинну. Замираю. Ладони потеют от волнения. Что, если сработает? Неужели я увижу Зейна?

– Желаю, чтобы с сегодняшнего дня в Европе на законодательном уровне сортировали мусор жители каждого дома и каждый квартиры!

Подавляю смешок. Ох, мама, ты себе не изменяешь. Впрочем, это лучше, чем требовать силу джинна…

Мама оборачивается ко мне:

– Ну как?

Если я не ошибаюсь, после того, как человек озвучит желание, джинну нужно подтвердить, что он может его исполнить. Это значит, перед нами должно материализоваться что-то типа красной ковровой дорожки с гордо вышагивающим по ней Зейном. Разумеется, наряженным, как Гарри Стайлс на гала-концерте. Встав у фикуса, он обязан торжественно произнести «Будь по-твоему», щелкнуть пальцами и отделить пластик от органических отходов в мусорных ведрах всех без исключения европейцев, а затем поцеловать меня под умилительные вздохи зрителей и мамины аплодисменты.

Черта с два.

– Никак. – Неприятно признавать, но я облажалась. – Мой потрясающий план провалился.

– Погоди, – прерывает мама. – Желание могло исполниться! Надо посмотреть, пишут ли об этом в СМИ.

Схватив смартфон, она обновляет новостные ленты. Я наблюдаю за ней, догадываясь, что скоро энтузиазм на ее лице сменится разочарованием: не оттого, что не все сознательно подходят к сортировке мусора, а оттого, что она не смогла помочь мне. Я не хочу становиться свидетелем того, как из-за моей просьбы ее съедает вина, поэтому спешу заговорить первой:

– Зато теперь мы знаем, что звать Зейна таким образом бесполезно. – Демонстративно улыбаюсь. Тошно изображать притворный позитив, но я не хочу показывать, что расстроена. И еще – что мне страшно: вдруг мама права, и мне почудилось, что душа Зейна горит в кольце, а на самом деле она давно обратилась в песок или в пепел?

От утешений и жалости, которых я аккуратно избегаю с того дня, как вернулась из Испании, меня спасает зазвучавший из динамиков смартфона голос Мика Джаггера. Поднимаю бровь, увидев высветившееся на экране имя звонящего.

– Ли, я помню, что в последние месяцы ты не берешь заказы и организуешь только частные фотосессии, но сейчас ты не можешь сказать «нет», – выпаливает редактор.

С удивлением выслушиваю тираду. Забавно, но я скучала по этим спонтанным звонкам.

– Хочешь проверить?

– Не будь занудой! Есть работа. И интересная, и оплачивается отлично! – Редактор не дает вставить мне ни слова, говоря с таким воодушевлением, словно тут и обсуждать нечего. – Фотограф, которого мы наняли снимать Венецианский кинофестиваль, перестал выходить на связь, а потом объявился с извинениями: беременная невеста поставила ультиматум – или она, или постоянные съемки. Судя по тому, что он писал мне с Капри, а не из Венеции, от нас на открытии церемонии никого не будет. Ох уж эти итальянцы! Не предоставлю в номер эксклюзив – лишусь годовой премии. Ради всего, что было между нами, выручай, Ли!