– Н-да. – Расулов внимательно осмотрел лежащую посреди стола разобранную защелку, о которой Юрий, грешным делом, напрочь позабыл. – Это что?

– Мусор, – сказал Якушев.

В подтверждение своих слов он завернул защелку в газету, на которой она лежала, скомкал, отнес на кухню и выбросил в мусорное ведро. Когда он вернулся, Расулов, развернувшись на стуле, внимательно изучал пустое гнездо из-под пресловутой защелки, в незапамятные времена выдолбленное каким-то древлянином в торце дверного полотна при помощи молотка, тупой стамески и, как сказано в старом анекдоте, чьей-то матери.

– Так ты пить-то будешь? – спросил Юрий, чтобы отвлечь гостя от его неуместного занятия.

– Нет, – саркастически ответил уважаемый Магомед, – я буду смотреть, как пьешь ты!

– А что скажет пророк?

– Пророк уже все сказал. Пить вино – грех для правоверного. В любой религии существует довольно длинный список грехов, и надо быть действительно святым человеком, чтобы время от времени не заезжать в этот список. Не будем говорить об убийстве и даже такой приятной мелочи, как прелюбодеяние. Но что ты скажешь по поводу чревоугодия? – Он выразительно кивнул на поднос. – Этим, клянусь бородой пророка, во все времена грешил каждый, кто мог себе это позволить!

– Ясно, – сказал Юрий, переставляя содержимое подноса на стол. – Значит, действуем по принципу: «Мой грех – мой и ответ»?

– Я бы сказал иначе, – поправил его Расулов. – Семь бед – один ответ.

– Ну, это как водится, – согласился Якушев, сунул поднос на подоконник и уселся. – Так что у тебя стряслось, уважаемый? Только не говори, что явился сюда в поисках собутыльника. Может, твои земляки тебе в этом деле и не компания, но вряд ли стоило тащиться в такую даль, чтобы найти знакомого русского.

– Ну, не так уж и далеко, – не совсем понятно возразил Расулов и опять принялся почти демонстративно озираться по сторонам.

– Что-то потерял, уважаемый? – светским тоном осведомился Якушев, откупоривая бутылку.

Расулов смотрел в правый верхний угол комнаты – туда, где порыжелые от старости обои отстали от стены, вздувшись некрасивым пузырем. С таким же успехом он мог смотреть в любую другую сторону, поскольку описанная картина в жилище Юрия наблюдалась повсеместно. Якушеву на это было наплевать, мелкие проявления неотвратимо надвигающейся разрухи давно примелькались и перестали резать глаз. Он был неприхотлив в быту и равнодушен к предметам роскоши; кровать у него была удобная, батареи грели, краны не протекали, штукатурка с потолка не падала, а облезлые половицы не скрипели и всегда были вымыты до блеска. Словом, квартира Юрия Якушева целиком и полностью соответствовала требованиям, предъявляемым солдатом к спальному помещению, будь то казарма, блиндаж, палатка или подвал разбомбленного здания. Его здесь все целиком и полностью устраивало – кроме, разве что, господина Расулова, который в своем темно-сером заграничном костюме смотрелся на фоне спартанского жилища Юрия Якушева, как новенький «ламборджини», поставленный в один ряд с ржавыми «запорожцами» и «москвичами».

– Живешь, как воин, – поставил диагноз дагестанец. – Вернее, как русский солдат.

– А я и есть русский солдат, – напомнил Юрий, аккуратно разливая коньяк. – Кстати, я что-то не пойму, в чем разница между воином и русским солдатом. Мне всегда казалось, что это одно и то же.

– Не совсем, – возразил Расулов. – То есть русский солдат – это, конечно, воин. И, как правило, очень хороший. Но хороший воин в мирное время живет, как шейх, в роскоши и довольстве. А русский солдат и в старости укрывается шинелью, которую ему выдали в первый день службы.