От него, стреляя очередями из АПС, спиной вперед бежал верный порученец Гоглидзе… Вот он споткнулся. Рухнул, перерезанный пополам автоматной очередью… Так живые не падают!

Человек кинулся в окну, чтобы помочь старому другу – и тут же немыслимая сила обрушилась ему на грудь… Безжалостно смяла, отбросила его в глубину комнаты. И наступила – Темнота.

Где-то и когда-то.

Человек, весело дыша полной грудью, с удовольствием шёл по цветущему весеннему саду.

Шёл он долго и радостно, не уставая…

Шёл и день, и два… А может, и год, и два? Или гораздо больше? Кто знает. Потому что в этом прекрасном саду никогда не было ночи!

Поднимал с чёрной, жирной земли великолепные, невиданные яблоки («Яблоки? Весной?»), нюхал их, целовал, гладил нежно и опять клал их на плодородную, мягкую землю… Ни есть, ни пить человеку отчего-то совсем не хотелось.

Трогал ладонью пышные розы («Синие розы?»), нежно касаясь бархатистых лепестков, подносил их к лицу, вдыхая их чудесный аромат… И смеялся от счастья.

Человек всё шёл и шёл…

Пока совершенно неожиданно для себя не вышел к маленькому беленькому домику, где у стоящего под покрытой белой кипенью цветов яблоней («Цветы и яблоки одновременно?») за простым, грубо оструганным деревянным столом, со своей знаменитой трубочкой в крепких молодых зубах, на садовой лавочке сидел ОН… Такой же молодой, как на старой фотографии, висевшей там, на стене кабинета, далеко-далеко отсюда…

Рядом со столом стояла крашенная в натуральную блондинку крепкозадая молодка и что-то Ему радостно щебетала. А Он только грустно улыбался, машинально слушая её детский лепет вполуха. Потом поднял голову, улыбнулся весело хорошему Человеку:

– Здравствуй, Лаврентий… Ну, как добрался?

– Это что же, выходит, я умер, что ли? – изумленно спросил Его Человек.

– Все мы умрём, да… – меланхолически отвечал ему собеседник. Потом чуть прищурил на Человека свои желтые, тигриные глаза, сказал ему строго:

– Но всё равно! Я тебя так рано нэ ждал.

– Почему? – довольно глупо спросил в ответ Человек и тут же устыдился своего вопроса. Хозяин лучше знает – причем про всё на свете. Рано, это значит – рано.

– Ты ведь большевик? – задал риторический вопрос мужчина средних лет в сером полувоенном кителе и мягких сапожках. – А ми, болшевики, нэ можем умерэть просто так, раньше, чем исполним свой партийный долг перед Советским Народом!.. Так что давай, дорогой, возвращайся…

– А потом…

– А потом снова приходы… Вина красного с тобой выпьем, да…

– Как скажешь, но… Можно мне задать один вопрос? – стеснительно опустил глаза Человек.

– Хоть два, – усмехнулся в усы старший из собеседников.

– Слушай, Отец, мы ведь с Тобой такие – э-э-э, вовсе не святые… А почему тогда мы сейчас не в аду?

На этот раз Он сердито нахмурился, задумчиво пососал свою знаменитую трубочку («Как хорошо, что я её Ему в гроб догадался-таки положить», – мысленно порадовался за Него Человек), и ответил, с глубокой печалью и гневом:

– Вот, Лаврентий, пасматри на меня – сижу это я здэсь… яблоки чищу… вино пью… трубку куру… Мэрилин Монро от смертной тоски поёбиваю… ЭТО ЧТО ЖЕ, ПО-ТВОЕМУ, РАЙ?!

И потом Он в сердцах весьма крепко выразился – так, как обычно любил богохульствовать Его отец, грузинский сапожник Виссарион, в очередной раз проклявши немилосердно жестокого Верховного Судию…

Где-то. Когда-то.

Человек открыл глаза…

Шёл дождь, мелкий и холодный.

Мимо маленькой, подмосковной («Откуда знаю?») платформы Коренёво пролетела, не останавливаясь, последняя электричка… Какая-то странная, неизвестной ему конструкции, с округлой, обтекаемой оконечностью головного вагона.