– Так-так, – задумчиво протянул адмирал и бросил на Арчегова быстрый взгляд. Как показалось полковнику, в глазах Колчака сквозил теперь не гнев, а нечто похожее на уважение, и даже признательность. И Ермаков решился – теперь можно было задать главный вопрос, ради которого он и устроил Колчаку такое жестокое испытание.

Ачинск

– Как же фы так проморгали их фыступление?! – с чувствительным прибалтийским акцентом в скрипучем голосе спросил молодой командир в длинной кавалерийской шинели. На рукаве были четко видны под нашитой звездой два красных ромба – знаки отличия начдива. Так сокращенно в Красной армии именовали начальников дивизий.

– Командир третьего батальона прошляпил. Перед рассветом начбриг Грязнов повел свои полки и кавдив Рокоссовского в преследование второй армии, оставив в городе и на станции третий батальон из 262-го полка. Утром внезапно атаковали белые, обложив наших. Из батальона спаслось с десяток красноармейцев, уж больно атака была внезапной, товарищ Лапин.

– А фы тумали, что они претупрежтать бутут?

– Виноват, товарищ Лапин!

Пожилой, лет сорока пяти дядька, с мозолистыми рабочими руками, тремя кубарями батальонного командира на обшлагах серой многострадальной, прожженной во многих местах шинели, потупил глаза перед своим молодым командиром.

Даже возмутительно молодым – но такова любая революция. Дерзким и агрессивным, стремящимся к кардинальным переменам, она всегда открывает дорогу. Латышу Альберту Лапиньшу, русифицировавшему свою фамилию в более удобную, было только двадцать лет.

В октябре семнадцатого он вступил в Красную гвардию, принял участие в московских боях. Через полтора года уже командовал полком, а после взятия Омска ему дали дивизию. И не зря – энергии молодежи не занимать, и 30-я дивизия неутомимо преследовала белых вдоль железной дороги, громя слабые арьергарды и захватывая набитые добром эшелоны.

Отступавшие колчаковцы почти не сопротивлялись, хоть и было их в несколько раз больше. Деморализованные целой чередой поражений, они не желали драться, лишь иногда затевали кратковременные перестрелки, отбиваясь от наседавших красных.

Только неделю назад произошел один настоящий бой – у станции Тайга авангард столкнулся с арьергардом польской дивизии, усиленным бронепоездами. Тогда пришлось туго, но поляки вскоре вышли из боя и, пользуясь железной дорогой, быстро оторвались в своих эшелонах…

– Цука, – выругался Лапин сквозь зубы – ведь сам же совершил жуткую ошибку. Переговорив на исходе ночи по телеграфу с Красноярском, «обрадовав» тамошних эсеров, что хуже любой контры, он уехал из взятого внезапным налетом Ачинска, чтобы поторопить отставшие 89-ю и 90-ю бригады. Грязнову приказал преследовать красных всей своей 88-й бригадой, оставив в городе один батальон. И надо же так понадеяться!

Белые последние дни только хаотично отступали, какие там контратаки, тем более ночные. Потому и посчитал начдив, что одного батальона в триста бойцов будет достаточно для охраны станции и города, а к полудню он сам подойдет с отставшими бригадами.

– Сколько их там? Кто? – сумрачно спросил Лапин.

– До тысячи штыков с пулеметами. Погоны синие, ижевцы или воткинцы, другие беляки таких не носят. Мой батальон нарвался на них у станции. Огонь был плотным, пришлось отступить.

В голосе комбата просквозило нечто похожее на уважение или тщательно скрываемую боязнь.

– Цука, – снова выругался Лапин. Как он рвался к городу, занял и профукал тут же. А ведь Ачинск ключ к победе – третья армия белых плетется южнее, отстав уже на переход от второй. Беляков сзади поджимает 35-я дивизия, в Мариинске и Томске сосредотачивается 27-я дивизия. На севере вытянулась лента брошенных колчаковцами эшелонов.