Что может случиться?

Вмиг вылечим…

Через пару дней домой отправим.

И так каждый раз.

Знаю, он хотел успокоить, не говорить же правду было. Может быть, Богдан даже всерьёз строил положительные прогнозы. Но я не могу воспринимать его голос иначе, чем скрежет когтей по стеклу. И вот — меня снова передёргивает.

— Следующий. Твоё состояние было очень истощённым. Что странно, ты даже поправилась с нашей прошлой встречи, — он ухмыляется. — Щёчки появились. Ставили тебе несколько капельниц, ты… спала. Как себя чувствуешь?

Хочется ответить, что хуже ещё никогда не было. Но тут же вспоминаю, что было. Было. Никакое предательство не сравнится со смертью Сая. Поэтому улыбаюсь через силу и говорю:

— Лучше. Хорошо даже. Когда отпустишь меня?

Богдан кладёт горячую, огромную ладонь на мою лодыжку под тонким одеялом. Ничего такого, но я дёргаюсь.

— Убери, — не выдерживаю.

Неприятно настолько, что почти больно.

Он хмыкает, в карих глазах есть что-то завлекающе-опасное, будто бы липкое.

— Это из-за Дамирки ты такая дёрганная и бледная? Нервный срыв? Что ж… понимаю.

Я закрываю лицо ладонями. Качаю головой, уже даже не обращая внимания на боль.

— Ты знал, так?

— О чём? — Богдан делает вид, что вообще не понимает, как я здесь оказалась.

— О том, что Алёна — дочь Дамира, — выпаливаю. Произнести это спокойно, медленно не смогла бы. Лучше срывать пластырь резко.

— Ах, об этом… — он усмехается и запускает пальцы в густые чёрные, как смоль, волосы. — Ну да, знал. Но это ваше дело, Оксан.

Руки падают бессильно. Я разглядываю его напряжённо несколько мгновений. Затем киваю. Это неприятно. Мерзко. Но Богдан — друг Дамира. А я даже общаться с ним не хотела. Ничего удивительного, что он мне не рассказал. В конце концов, я всего лишь женщина его почти что брата. Точнее — одна из его женщин.

Ну и всё. Вопрос закрыт. Ничего больше знать об этом не хочу.

— Ты снял мой приступ. Я могу уйти? Вызову такси. Хочу домой.

— Пусть тебя Богдан забирает. Но я бы всё-таки советовал задержаться. И если ещё раз такое случится — мне придётся принять меры.

Мне уже всё равно. Но почему-то на автомате переспрашиваю шёпотом:

— Меры?

Он кивает и с большой охоткой начинает объяснять, проведя ладонью по моей ноге:

— Год прошёл, Ксюша. Я видел разное горе. Старые матери сходят с ума, оставшись в одиночестве… Закрываются в себе. Перестают жить, продолжая жить. Понимаешь, о чём я? Но ты-то молодая женщина. Красивая, умная. И всё-то у тебя есть. А муж какой? Продюсер, деньги есть, красивый, влиятельный. Тебе и стараться не надо особо — только радуй его и всё. В этом долг женщины. А ты что?

Он окидывает меня каким-то странным, горячим взглядом и качает головой, поднимаясь. Хочет что-то сказать, медлит, потом всё-таки выпаливает:

— Уже должна была нового родить ему и всё! А как ты вообще планируешь удерживать его в семье? Распустила себя, мужчине сама знаешь, что нужно. А ты? Конечно, он с Машей…

— Хватит!

На тумбочке стоит бутылка боржоми. Я раньше была дипломатичной, лояльной, аккуратной. Потом просто обессиленной, тихой, выжатой. И теперь, когда должно было стать даже хуже, чувствую прилив сил. И питает их, как ни странно, злость.

Как он смеет говорить мне такие вещи? Хватаю бутылку и с криком швыряю в него.

Должна была уже родить… Должна каждый день заниматься с Дамиром любовью. Должна быть красивой. Должна развлекать.

Он ведь врач. Он знает, что мне поставили депрессию.

А кроме этого знает о том, что я физически иногда даже из спальни до ванной дойти не могу.

Но ему кажется, что беременность — лучшее решение.