Рядом со мной - Юлька. Сложила руки на груди и смотрит на Верниковского так, что даже мне от этого взгляда не по себе.     

- Ты ничего не хочешь нам объяснить? - громко требует она ответа.      

Моя верная подруга, которая даёт сейчас понять, что я не одна. А я стою напротив Дани, смотрю на его осунувшееся лицо, на глаза, в которых столько отчаяния, что хоть вешайся, и понимаю - я ему помогу. Потому что люблю. А потом - прочь. Из моей жизни, из нашего дома. Прочь…      

- Заходи, - выдыхаю шёпотом. - Расскажешь, что от меня требуется.     

Юля переводит глаза на меня. Смотрит так, словно я её предала. Фыркает, уходит в квартиру. Наверное, за своими вещами. Но с ней мы всё обговорим позже. Сейчас я уже поняла, что помогу… насколько это возможно. И сделаю то, что хоть как-то может ослабить мою боль - узнаю, чем же так провинилась, что меня настолько болезненно предали.      

- Ты ведь не собираешься его выслушивать и прощать? - говорит Юля, когда я провожаю её.     

- Выслушать - собираюсь, простить - нет.    

Говорю это, а у самой горечь во рту. Такая, как будто цианида прямо в глотку налили.      

- Понятно.      

Вздохнув, подруга прижимает меня к себе. Я слышу, как у неё колотится сердце - и моё вторит ему, выворачивает грудную клетку наизнанку.      

- Если что - снова звони. Приеду, помогу, просто побуду рядом.      

Отстранившись, киваю. И ругаю себя, на чём свет стоит, когда понимаю - от того, что сейчас Даня здесь, в нашей с ним квартире, внутри появляется облегчение. Даже дышать становится легче. Это такой самообман, такое отсутствие гордости, что от самой себя тошно.     

- Ну? - спрашиваю, заходя на кухню, а у самой воздуха в лёгких не хватает.     

Сколько раз вот так же заходила сюда, в это сердце дома. Готовила что-то вкусное, ставила тарелку перед мужем. Любовалась им исподтишка… Наверное, так все бабы влюблённые делают. Смотрят на сильные руки, на то, какие красиво очерченные скулы у мужика. И просто кайфуют от этого.    
А сейчас Даня какой-то… уменьшившийся, что ли. Сжавшийся, будто удара ждёт.      

- С чего начать? - хрипит в ответ.      

- С начала давай. Умные люди говорят, что это самое правильное. Или могу вопросы позадавать. У меня их много.      

Голос дрожит, но мне уже плевать. Даня ведь знает, что я чувствую. Понимает это. Или ему - плевать тоже?     

- Задавай, - кивает в ответ.      

6. 4

Смотреть на мужа невозможно. Отворачиваюсь резко, обхватываю плечи руками. Всё, что угодно, лишь бы только не выть в голос, не орать, не бить посуду. Не показывать, насколько мне больно. Хотя, может, и стоило бы метнуть в Верниковского пару сервизов.      

- Давно у тебя вторая… семья?      

Хочу говорить спокойно, но выходит как-то жалко. Как будто всхлипываю, а не спрашиваю.      

- Я не совсем верно выразился, Сонь. Мы не вместе со Светой.     

Господи! Дай мне сил, прошу. Это невозможно слушать.    

Невозможно понимать, что ещё вчера ты думала, что знаешь всё о своём муже, а сейчас чувствуешь - рядом с тобой незнакомец. От него льдом позвоночник сковывает. От того, какой взгляд чужой и от слов, которые он произносит.      

- Как давно родился… ребёнок?     

Я ведь знаю, как его зовут. Но кажется - произнесу это имя и назад пути не будет. Хотя - его и так нет.    

Марк. Даня сказал, что его зовут Марк.       

- Ему шестой год.     

Прекрасно. В тот момент, когда я на крыльях летала и считала себя самой счастливой на свете, мой муж спал с другой женщиной, ждал рождения сына и… дождался.      

Он всё это делал за моей спиной. За моей, чёрт побери, спиной! Звонил ей, спрашивал, как дела. Ездил к ним.